Аромат изгнания - Ондин Хайят

себя. Было ли это наказанием за то, что я всегда ела досыта в роскошном доме деда? Все блюда, готовившиеся в кухне, еще полной снеди, которую мы не доели, вставали в моей памяти. Перед глазами проплывала длинная череда буреков, кюфты и долмы. Как я была глупа, что не доедала их до конца! Как хотела бы, чтобы они оказались передо мной сейчас! Я прижимала к себе сумку с красным пеналом и тетрадью, единственными сокровищами, оставшимися у меня в глубокой моей обездоленности. Запах собственного тела докучал мне ужасно, потому что за все эти дни мы ни разу не смогли помыться. Моя красивая ночная рубашка, привезенная папой из Франции, стала теперь серой и липла к телу. Волосы сбились в колтуны, а расчески не было. Особенно противен был гадкий вкус во рту, потому что почистить зубы я тоже не могла, и это было отвратительно. По утрам я расчесывала руками светлые волосы Марии, они были такие тонкие, что скользили между пальцами. Время от времени я ухитрялась раздобывать немного воды, давала ей попить и несколькими каплями обтирала лицо. Потом надо было идти дальше. Я крепко держала ее за руку. Она долго хныкала, потом продолжала путь молча, отупев от жары и усталости. С нами были в основном женщины и дети, потому что большинство мужчин старше двадцати лет отправили на каторжные работы или убили. Беременные женщины еле тащились, время от времени им удавалось сесть на телегу. Наша медленная процессия шла прямиком к смерти, и грифы непрестанно кружили над нами, напоминая об этом. Часто по утрам мы находили останки тех, кто отошел от колонны ночью и был растерзан стервятниками.

Через несколько дней пути мы пришли в лагерь Интили, огромную территорию смертников под открытым небом. Нас поместили в хлипкую палатку из жалко провисающего тонкого полотна. Охранники раздали хлеб. Толпа кричала. Мы были похожи на диких зверей, пьяных от голода. Ничего человеческого не осталось в наших перекошенных ртах и умоляющих руках, протянутых к палачам. Один мужчина попытался схватить сразу несколько кусков хлеба. Охранники забили его палками, и он рухнул наземь прямо у моих ног. Я схватила хлеб, который он еще прижимал к себе, даже не взглянув на него. Я принесла черствый хлеб Марии и постаралась размочить его в оставшихся у нас каплях воды. Мы были вынуждены есть камни в этой раскаленной пустыне, и мне казалось, будто я слышу смех дьявола. Он пробирался между палатками и преследовал меня в тяжелом сне, в который я проваливалась лишь ненадолго, и я просыпалась в ужасе, с бешено колотящимся сердцем. Почему я тоже не погибла при пожаре? Мы были так далеко от дома. Я сидела у палатки. Небо было усеяно звездами. Меня охватило неудержимое желание сорвать их одну за другой, бросить на землю и растоптать.

Нас гнали все дальше, и в этом долгом пути в небытие мы окончательно забывали, кто мы. Наша жалкая толпа удалялась все дальше в пустыню. Колонна то и дело останавливалась, так невыносимы были наши мучения от долгой ходьбы под солнцем по этим иссушенным просторам, тянувшимся насколько хватало глаз. Иногда среди камней попадались чахлые травинки, и мы бросались на них, чтобы хоть немного утолить голод. Я вспоминала сад в Мараше, он мог бы прокормить нас всех, и мне было жаль буйной зелени, хоть я никогда и подумать не могла, что при мысли о ней у меня потекут слюнки.

Колонна остановилась. Люди столпились вокруг несчастной женщины, которая плакала, потому что у нее не было больше молока, чтобы накормить своего ребенка. К женщине подошли охранники и вырвали младенца у нее из рук. Они отрезали ему голову и отшвырнули ее. Я заставила Марию смотреть в другую сторону, чтобы она не видела, как кровь ребенка смешивается с каменистой землей, и сама попыталась отвернуться от этого ужасающего зрелища. Каждый наш шаг сопровождался заунывными стонами, к которым я почти привыкла, подстраиваясь под эту жалобную мелодию, шагая в ее ритме. Чуть позже турки и курды отняли у нас то немногое, что еще оставалось. Нескольких молодых женщин увели куда-то, и мы слышали их крики и цепенели от ужаса.

Вдруг два турка схватили Марию. Она завизжала. Я кинулась к ней, мне было невыносимо, что ее могут обидеть. Я пыталась их оттолкнуть. Их это насмешило, они были такие большие, что я не сдвинула бы их и на пядь. Они грубо отшвырнули Марию и схватили меня поперек талии. Я отбивалась, но мне влепили такую оплеуху, что я чуть не потеряла сознание. Они поволокли меня по земле к кустарнику на краю пустынной дороги. Потом распластали под кустом, и меня обдало потоком ужаса, увлекающего в круговерть зверства все, что еще оставалось во мне хорошего. Два грубых, насмешливых голоса столкнулись в воздухе, залив грязью мои берега. Я попыталась шевельнуться, но один из них расшиб мне кулаком губу, и я чуть не задохнулась. Они задрали мою ночную рубашку, грязную от огня, травы и усталости, и я, на миг открыв глаза, успела увидеть, как один из них снимает штаны. Я снова попыталась вырваться, всем телом рванулась к бегству. Но только моя душа готова была улететь, а тело оставалось во власти безумцев. Мужчина навалился на меня. Я подумала, что сейчас задохнусь и умру. Попыталась глубоко вдохнуть, но не успела, ощутив острую боль в самой глубине нутра. Вырвавшийся у меня вопль до сих пор звучит над дорогой изгнания. Поток слез выплеснулся, прорвав все мои плотины, и казалось, уже никогда ему не остановиться. Я почувствовала затылком маленькое сердечко, которое подарил мне Жиль.

Жиль…

Мужчина продолжал ритмично двигаться в том, что осталось от меня, сбивая птицу на лету.

Дедушка, почему ты покинул меня? Разве я не была всегда послушной? Да есть ли что-нибудь за гранью ужаса?

Потом второй мужчина сунул свой член мне в рот, и я захлебнулась.

Кто я? Я ли это, Луиза, маленькая поэтесса из Мараша, лежу на этой дороге? У меня был хрустальный дом, который принимал в себя вечность, и ничто никогда не могло кончиться. Я посеяла семена мечты на тропах жизни. Почему же я не сумела найти свою дорогу? Кто стер наши следы на песке? Отыщу ли я хоть одно место на этой земле, где укрыть мои загубленные воспоминания?

Вдруг мужчина застонал, и густая жидкость залила меня всю. Это было как черный прилив. Он выплеснулся на целый мир,