Обретенная любовь - Гайя Алексия

и начинаю рисовать все, что приходит в голову: Антона, железное ведро, кровь, мою боль.

– Как… Как это случилось? Антон там работает? Это он с тобой сделал?

Солис вваливается в мою комнату. Я выпрямляюсь, все болит от вчерашних побоев. Она показывает мне мои рисунки. Листы ходят ходуном в ее руках. Черт, я забыл их на столе. Надо было их выбросить, потому что из-за них она опять плачет…

– Черт, Тиг, почему ты мне не позвонил?

Я прячусь под одеяло. Не хочу больше на них смотреть, пусть она их сожжет!

– Я не мог. Они мне даже есть не давали.

Натали исчезает из комнаты, и я слышу, как она на кого-то кричит. Она говорит, что будет жаловаться и сделает все, чтобы он больше никогда в жизни со мной не пересекался. Она даже не в ярости, это нечто совсем иное.

Когда я чуть позже спускаюсь в кухню, мама яростно размешивает тесто для блинчиков. Я без единого слова подхожу сзади и обнимаю ее со спины.

Мамочка, мне так тебя не хватало. Где бы я сейчас был без тебя?

* * *

Я вскакиваю, едва не задев перекрытие над головой. От утреннего будильника чуть не лопнули барабанные перепонки. Вот мерзость. И я должен слушать этот звонок по двадцать раз на дню.

Вот уже неделю я живу в этой конуре со старым нацистом, и каждое пробуждение жестче предыдущих. Ночи я провожу в воспоминаниях о тех временах, когда моя львица находилась рядом со мной, или о моем удручающем детстве, а с утра открываю глаза и вижу чертову реальность. Какое уж тут хорошее настроение.

Я растираю лицо руками и сажусь. Старик уже занял унитаз и восседает без штанов, зато со своей любимой книжкой в руках. Это отвратительно! Я отворачиваюсь, но с учетом размеров нашего жилища запаху больше некуда деваться, и я все это вдыхаю.

По утрам нам дается две минуты на пробуждение. Затем звучит второй звонок – поход в душевую. Мне понадобилось три дня, чтобы усвоить, что те, кто не успевает подготовиться ко времени, остаются без умывания на весь оставшийся день. Старик не очень-то смахивает на образец опрятности, но мне жизненно необходимо чувствовать себя чистым. По-моему, это единственное, что осталось здесь человечного, и только благодаря этому я не чувствую себя шавкой в питомнике. Конечно, если я успеваю занять отдельную кабинку. Но, если они все заняты, остается только общий душ. Огромная комната, чем-то похожая на лицейскую раздевалку, в которой народу больше нечем заняться, кроме как тискать самих себя или рассматривать других. Вчера один парень даже умудрился провернуть оба эти дела одновременно. Что об этом думаю я? Каждому – свое. Мой член сказал мне «пока-пока» в тот момент, как я переступил порог этого заведения.

Сегодня мне повезло: я – среди первых. Занимаю кабинку быстрее, чем бродяга покупает пиво, и закрываю занавеску. И пусть она порвана и наполовину покрыта плесенью, я все равно получаю свою долю кайфа.

Я включаю воду. Черт, какая она горячая! Слишком горячая, но я заставляю себя встать под душ, потому что знаю: через две минуты она станет ледяной.

После душа нужно пройти три коридора и взять чистую одежду в прачечной. Но она выдается только раз в неделю, насколько я понял. Сегодня как раз ровно две недели, как я ношу свой оранжевый комбинезон. Если я не схожу за новым, меня вырвет.

Я повторяю за остальными: если вода невыносимо холодная, я отхожу. Поскольку полотенца у меня нет, я наскоро натягиваю свой мерзкий комбинезон до пояса и ботинки с разбитыми каблуками. Я пока слабо ориентируюсь во всех этих коридорах, но слушаю, что говорят вокруг, и иду за нужными людьми – получается вроде неплохо. В любом случае за мной постоянно ходит охранник. Говорят, я такой непредсказуемый, что меня нельзя оставлять без присмотра. Буду считать это комплиментом.

Очередь в прачечную растягивается на весь коридор. Я оказываюсь где-то посередине, но движется она не очень быстро. Когда я наконец-то оказываюсь перед типом, который раздает сменную одежду, он оглядывает меня сверху и кривится.

– Жетон есть?

Жетон? О чем он вообще, черт возьми? Я указываю на чистые вещи, лежащие перед ним, и он хмурится.

– Я в курсе, зачем ты здесь, Немой. Нет жетона – нет одежды, усвоил? А теперь проваливай.

– Давай двигай!

Придурок, следующий за мной в очереди, толкает меня в спину. Не трогай меня, черт тебя дери!

Я отталкиваю его плечом, и он бьется головой, вовлекая за собой других парней. Вся очередь оживает. Каждый норовит толкнуть меня в ответ, но я отмахиваюсь, не давая им себя касаться. Кто-то начинает вопить, и все пространство вдруг заполняют охранники. Меня первым прижимают к стене, вывернув назад мои руки. Сволочи!

Потом меня отводят в сторону, остальные выстраиваются обратно в очередь под рев охранников. С наручниками на запястьях и лодыжках меня ведут двое огромных жирдяев, затем я оказываюсь в маленькой комнатке без окон. Они входят за мной и закрывают за собой дверь. Я не успеваю даже задаться вопросом о цели их маневра, как сразу же получаю в зубы.

– Гребаный козел!

Я отступаю к ближайшей стене, но меня зажимают со всех сторон. Я даже не могу ни ответить им, ни сбежать. Один из них подходит ближе, пока я выплевываю кровь на пол. Это тот самый тип с усами. Он хватает меня за волосы и поднимает мою голову. В его взгляде можно прочитать только страстное желание меня избить.

– Видали мы таких шутов. Обещаю тебе: когда ты выйдешь отсюда, то будешь грязнее чертова кролика, Доу.

Иди ко всем чертям!

Он сжимает кулак. Черта с два я снова дам себя так просто ударить. Я отбиваюсь и толкаю его достаточно сильно, чтобы он отпустил мои волосы. Отступаю в другой конец комнаты, но эта попытка бегства от предстоящих побоев напрасна. У меня нет шансов.

Через две секунды они уже вдвоем нависают надо мной. Первый удар дубинкой приходится в живот и лишает меня способности дышать. Следующие сшибают меня с ног. Я могу только терпеть удары и сопровождающие их ругательства. Я быстро сворачиваюсь в клубок, прикрывая голову предплечьями. Эту чертову позу я знаю наизусть со времен Милерзов. Удары не прекращаются, но я принимаю их молча: никаких криков боли или ярости.

Когда они заканчивают, я с трудом различаю их смех. Ненавижу себя за слабость.

– Давай, расскажи об этом кому-нибудь, Немой! – посмеивается один из них, а затем они