Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

В начале вечера я вручила ему книгу стихов Чарлза Буковски, и он уселся на свой табурет, потягивая самое дешевое пиво, какое нашлось у Джоуи.

– Эти вам как раз в масть, – сказала я.

Когда Кент поднялся и пошел к микрофону, парни у стойки засвистели и зааплодировали. Все оторвали взгляды от своих тарелок. Джоуи, подбадривая, завопил:

– Кент!

– За любовь, – сказал Кент, салютуя своим «Будвайзером», и прочел стихотворение о сексе и еде. Вместо слова «п***а» он сказал «вагина», произнеся его с мягким французским «ж» вместо «г», выводя слоги так, что они слетали с губ, будто шепот. Я не могла понять: это он постеснялся или пытался пощадить слабонервных? Когда он произнес это слово, возник момент ошеломленного молчания, этакий шок, а потом зал разразился взрывами хохота, под которые Кент продолжал рычать слова стихотворения с осторожностью, состоявшей из равных долей бесстыдства и сдержанности.

В истории «Мерка» была своя доля легендарных вечеров – вечеров, когда народ залезал на столы и плясал, и люстра качалась туда-сюда над толпой потеющих, пошедших вразнос тел. В иные вечера, бывало, кое-что и разбивали – переднее окно, к примеру, как минимум дважды – или завязывались потасовки. А на следующий день городская молва раздувала случившееся в людских умах так, что историю пересказывали снова и снова. В основном такие вечера вращались вокруг выпивки и музыки и тех побуждений, которые они обе раскрепощают. А в тот вечер была просто поэзия. И, как обо всех легендарных джеймстаунских вечерах, люди до сих пор говорят о нем – о том вечере, когда Кент прочел стихотворение в «Мерке».

* * *

Джеймстаун всегда гордился собой как «домом неприрученных» – фраза-шапка из рукописного меню «Мерка». Местные кичились своей не больно-то цивилизованной натурой и по этой причине считали себя сделанными из другого теста, нежели жители равнин. В результате этот городок, вдобавок к обычной порции одиночек и либертарианцев, привлекал и некоторую долю еретиков. Порой появлялся какой-нибудь настолько чокнутый персонаж, что городок объединялся, стараясь мягко понудить его к перемене места жительства. Но, как правило, основные неприятности поступали в двух формах – пьяницы и молодые бездельники.

Каждую весну в Джеймстаун заявлялась новая толпа начинающих хиппи: молодежь чуть за двадцать, женщины в дредах, мужчины в бородах, все одеты в многослойную одежду стиля «с миру по нитке». К осени большинство из них съезжали, поскольку фантазия «сладостной магнолии» о ленивых днях, наполненных музыкой, при почти бесплатном проживании резко давала сбой при первой же глубокой пороше.

В тот год дела шли скверно, и ситуация не в последней степени подогревалась новой хиппи-цыпочкой на кухне «Мерка», которая, к досаде голодающих масс, таскала бесплатную еду и пиво своим приятелям. Приехали вначале двое бездельников, потом, через две недели, еще двое, за ними последовала компания из четверых и еще пара-тройка одиночек. Их влекла молва: в Джеймстауне, мол, жить легче легкого.

Пресытившись видом нахлебников, которые всю весну сосали пиво и создавали тучи сигаретного дыма перед «Мерком», я обклеила местную почту, доску объявлений пожарной команды и сам «Мерк» плакатами, пропагандирующими «Общество калифорнийского черного медведя», чей девиз «свободная земля для свободных людей» был гимном шестидесятых. Над фото клевых чуваков и чувих, держащихся за руки в кругу на лесной полянке (это фото я нашла на сайте общества), я написала: «Разыскиваются свободные люди, которые хотят вечно жить свободной жизнью на свободной земле». А ниже разместила информацию об обществе и его богатой истории, присовокупив адресные данные.

Возможно, это никак не было связано с моими плакатами, но к концу лета городок снова принадлежал местным жителям.

Кроме того, у нас был собственный бренд нахлебников из местных, которые обращались с «Мерком», как со своей гостиной, выхватывая пачки сигарет из-под кассового аппарата и самостоятельно наливая себе пиво. Иногда не расплачиваясь. Они выключали свет или меняли музыку без спросу, они ни разу не заказали даже чашки кофе и, бывало, приносили пиво с собой в бумажных пакетах. Поскольку бизнес «Мерка» мог оставаться на плаву, только полагаясь на посетителей, особенно зимой, эти нарушения всегда бесили меня и вызывали злость на самых отъявленных нарушителей.

Еще больше затруднений вызывал тот факт, что в «Мерке» было заведено позволять посетителям записывать еду на свой счет. Предполагалось, что клиент будет класть на счет, скажем, сотню долларов, а потом использовать ее как кредит при очередных посещениях, но с воцарением Джоуи эта практика пошла вкривь и вкось. Сдержанная оценка суммы задолженностей была, по словам Джоуи, где-то пять тысяч долларов, но я могла поспорить, что она была больше десяти. У людей из окрестных горных городков Голд-Хилл и Уорд были в этой книге свои страницы. Как и у друзей их друзей, приезжих из Боулдера и еще более дальних мест. Трудно было уследить за всеми.

В маленьких городках доверие и сотрудничество – безусловная валюта. Но по какой-то причине немало находилось таких, кто искренне чувствовал себя вправе наказывать «Мерк» на деньги, словно кафе, которое десятилетиями служило как сочетание коммуникационного центра, бьющегося сердца городка и кушетки психотерапевта, был должен им: людям, беззастенчиво пользовавшимся страховочной сетью, что великодушно предлагал «Мерк». Кончились дома молоко и яйца в снежный день? Нужно срочно перехватить порцию макарон и чашку кофе на пути вниз по каньону? Или понадобилась бутылка вина, которую забыли купить, отправляясь на шопинг в долину? Не беда, возьмем в «Мерке».

* * *

Новым президентом JAM был Ди Джей, басист и звуковик, сценарист и режиссер, который, как и я, хотел большего разнообразия для JAM. Наш план состоял в том, чтобы устраивать по одному мероприятию каждый месяц. В марте это был «Бэнд в шляпе», традиционный для JAM, чьим девизом считались слова «Не бойся быть отстоем». Мы добавили к этому событию бар с тако и конкурс на лучшую шляпу; Джоуи не стал закрывать «Мерк» и наливал пиво, и вечер превратился в вакханалию, когда профессиональная сопрано городка запела «Коснись, коснись меня, хочу быть грязной», а Джерри, один из «мальчиков», играл не в такт на тамбурине, изображая гоу-гоу-герл. В апреле это был вечер караоке в «Мерке», еще одна качественно увлажненная афера, а за ней последовал новый поэтический вечер в мае, на сей раз посвященный весне и «грязеизобильности». В июне мы с Ди Джеем придумали праздник под названием «Джава-Джем-а-палуза» – ребрендинг самой старой традиции JAM, фестиваля JavaJAM. Мы решили организовать длящийся весь день фестиваль искусств в Джеймстауне. Так что вдобавок к вечеру акустической музыки и десертам должны были состояться художественная выставка, перформанс и публичные выступления. Все это было сдобрено денежными призами, которыми предполагалось выманить из нор даже самых нелюдимых художников.

Организация заняла два дня, в течение которых я, Ди Джей и горстка волонтеров из JAM носились туда-сюда между парком, городской ратушей и нашим офисом, таская детали сцены и аппаратуры, развешивая картины, распутывая путаницу и расклеивая афиши и расписание мероприятий. Мы гоняли с места на место судей, пререкались с исполнителями, давали объявления, впрягались вместо отсутствующих волонтеров и направляли людей на мероприятия, проходившие в данный момент. Небольшая склока возникла, когда председатель жюри, которого мы добыли с художественного факультета Колорадского университета, выбрал произведение, созданное десятилетним художником из городка, и вручил мальчишке приз в пятьдесят долларов. Если подвести итог, мероприятие получилось разнообразным и веселым, но утомительным – что-то вроде фантастического званого ужина, от которого получили удовольствие все, кроме устроителей.