Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

Наутро, когда я в бледном раннем свете спускалась с горы, чтобы проводить занятия в общественном колледже, дым поднимался от земли, заполняя долину. Потемневшая дымка сливалась со щупальцами туч, ползших вверх по каньону. Ландшафт был уже по-зимнему мрачным – только снег и побурелые островки травы между соснами. Пепел летел из все еще тлевших пастей более чем двадцати куч древесных останков вдоль крутых склонов; это выглядело как последствия войны, как Армагеддон. Я припарковала машину и стала смотреть в долину, наблюдая за первыми утренними воронами, а дым и тучи застили солнце.

К вечеру Лесная служба развесила знаки с предупреждением: КОНТРОЛИРУЕМОЕ СЖИГАНИЕ. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СООБЩАЙТЕ. Костры безопасны, настаивали они. Накануне вечером люди, живущие в горах, донимали диспетчерскую звонками. Все мы видели это слишком часто: «контролируемое» сжигание, которое выхлестывало за отведенные границы, пламя, отказывавшееся примерно себя вести. Следующие две недели, пока поджигали новые кучи, а прежние продолжали коптить, я с дрожью в сердце ездила по долине. Дым висел в воздухе, как память, укрывая долину дымкой.

* * *

В рождественское утро, через пять недель после того, как мы с Джеем расстались, я приготовила себе кофе во френч-прессе и стала смотреть, как на улице падает снег, составляя письмо Уди, – она планировала приехать в гости летом. Элвис сидел рядом со мной на диване.

Уди написала стихотворение «Целуя Элвиса», после того как однажды дождливым милуокским вечером села в мой пикап со словами «привет, красавчик», а Элвис посреди этого приветствия от души лизнул ее прямо в приоткрытый рот.

– Если бы я догадалась закрыть глаза, – пошутила она тогда, – это был бы лучший поцелуй за всю мою жизнь.

Помнишь это? – написала я.

Когда она в последний раз заглядывала ко мне в гости, я жила в конюшне в каньоне Лефт-Хэнд, дописывала диссертацию, а она, следуя в Таос, проезжала мимо со своим бойфрендом, мужчиной, у которого были плавная речь и волнистые темно-русые волосы. Они остановились в гостиничке-пансионе в каньоне, и мы поехали в «Мерк» на фирменный бранч Сюзи, где немного переборщили с «мимозами». Того бойфренда давно и след простыл, но Уди всегда была на диво хорошо укомплектована любовниками. Вплоть до недавнего времени ее личная жизнь была моим единственным развлечением – как зрителя. Прошлым летом я отплатила ей такой же любезностью. После недели с Джеем я написала Уди: «И как только я прожила все эти годы без поцелуев?»

Теперь одиночество ощущалось иначе. Я скучала не по Джею, а по человеческому прикосновению.

Я планировала очередное одинокое Рождество, отклоняя приглашения отметить его вместе со счастливыми супружескими парами – ради старого доброго зализывания ран. Я рассчитывала провести день, закусывая тем, что мой дед называл «деликатесным обедом», – тарелкой мясной и сырой нарезки, прошутто и салями с сырами мэйтег, брийя-саварен и зрелой гаудой. У меня был хороший хлеб, оливки и паштет из куриной печени, инжир, виноград и «жевательный» миниатюрный изюм. После прогулки с Элвисом время можно было провести за просмотром «Гордости и предубеждения» с Колином Фертом, этот фильм должны были показывать по BBC.

Небо едва успело сменить оттенок с розового на голубой, когда на подъездной показалась машина, и из нее вылезли Джудит и Дэвид.

– Счастливого Рождества! – пропели они еще с дорожки, когда я открыла дверь, и Элвис взволнованными прыжками понесся вниз по ступеням встречать гостей. Я не рассчитывала их увидеть – они обычно отмечали солнцестояние вечеринкой для друзей.

– В Рождество, – говорила мне Джудит, – мы покупаем детям по одному большому подарку каждому – такому, о котором они просили заранее, за несколько месяцев, а потом играем в игры или идем на прогулку, – она ухмыльнулась. – Я не готовлю, и в этот день, слава богу, никто ни на что не рассчитывает.

Дэвид, поднимаясь по лестнице, притащил здоровенный кусок дерева и вручил его мне.

– Ваше Йольское полено[45], госпожа моя.

Это был чурбак, отпиленный от ствола яблони, что сломалась во время бури.

– Мы привезли шампанское и завтрак, – объявила Джудит.

Я сунула полено в печь и оставила заслонку открытой, чтобы мы могли вдыхать сладкий аромат, потом достала тарелки зеленого стекла и фужеры для шампанского. Мы выпили друг за друга над блюдом булочек, которые пекла дочь Джудит, Райан, домашним лимонным курдом авторства самой Джудит и нежным и дорогим европейским сливочным маслом. Их семья жила экономно, но Джудит исхитрялась выкраивать деньги на роскошные штрихи.

Я подала разогретые галеты с яблоком и корицей, испеченные накануне, и мы разместились за столом рядом с той стеной, из которой выступал ствол сосны, украшенный мной белой рождественской гирляндой. Элвис расположился у моих ног.

Джудит подарила мне набор открыток со словами:

– Они напоминают мне о тебе.

Открытки она сделала сама, вырезая картинки и склеивая их вместе. На одной открытке был подсолнух с пчелой, на другой – луна и тысячи звезд. А на третьей я увидела женщину, стоящую на горе с воздетыми к небу руками. Под ней, внутри горы, спал в берлоге медведь.

– И еще вот это, – сказала Джудит, протягивая мне комок оберточной бумаги. Под бумагой скрывалась игрушечная серебряная корона с розовыми пластиковыми «камнями». Мой любимый цвет. Я рассмеялась.

– Всегда такую хотела! – ответила я, надевая корону. – Как хорошо быть королевой!

Были еще банки с итальянским сливовым джемом и манговым чатни, которые варила Джудит.

Дети прислали свечи ручной работы, а Дэвид подарил мне розовый лотос с маленькой лампадкой.

Перед тем как уехать, Дэвид разгреб снег с дорожки, а мы с Джудит пополнили дровяной ящик.

– Веселого Рождества, милая, – сказала она, целуя меня на прощанье.

Когда снова повалил снег, день уже был неизмеримо светлее.

Столько снега на моей памяти не было никогда. Ни одна зима еще не казалась мне настолько полной, настолько именно такой, какой должна быть настоящая зима. Сразу после Рождества еженедельные бури сшибались с горой, разгружая на нее по футу снега за раз. В то время как всего восьми дюймов было достаточно, чтобы в Боулдер-Сити закрылись школы, снега́ на Оверленде всякий раз втрое превосходили это количество. Я каждый раз по часу откапывалась, а потом ехала на машине вниз по каньону, наблюдая, как уровень снега падает на всем протяжении спуска на четырнадцать миль и три тысячи футов. В Боулдере – уже всего ничего. В те дни, когда надо было вести занятия в колледже, я выходила из дома, экипировавшись в угги на «протекторной» подошве, шапку и шерстяную куртку, закинув кожаную куртку и слишком фасонистые для снега мотосапоги или еще более легкомысленную пару ботильонов на шпильках под сиденье пикапа вместе с книгами.