Поцелуй мамонта - Ярослав Полуэктов

алабанская вениса — так называли его в древности, промежду прочим, помог Михейше явиться на свет, так как он по бабкиному настоянию вовремя был повешен роженице на шею. И был свидетелем и помощником достаточно трудных родов.

Бабка на все сто процентов приписывала чудодейственное спасение Михейши, опутанному в горле пуповиной, своему родовому камню. То, что камень сердца попал в несанкционированное Михейшино владение, — её не то чтобы особо радовало, но и не удручало слишком.

— Воришкой пацан не вырастет — это не в наших полиевктовских правилах, — говорила и думала она. — С кем не бывает по малолетству. Зато после опомнится и покается. Потом, глядишь, и ему этот камень поможет. Не дай Бог, на войну попадёт, или в другую какую беду.

Камень умело останавливал кровь и уменьшал любую боль.

Михейша не был за это бит ни отцом, ни дедом, так как женская половина семьи держала этот и другие случаи исчезновения блестящих семейных штучек в пользу пластилинового государства в строгом секрете.

Для деда пропажа альмандина выглядела как обыкновенная уличная потеря, несмотря на некоторую родовитость небогатого колье, передающегося по наследству уже в нескольких поколениях.

Для Михейшиного отца это вообще ничего не означало: народив деревенский минимум, он вечно занят серьёзными делами.

А сам — для кого — то пустой камушек, а для кого — то лучший в сокровищнице камень Альманд, — в какой — то горестный момент, а именно в отсутствие Михейши по причине учёбы то ли в Питере, то ли в Вильне, пропал из Куковской казны.

Михейша подозревает в преступлении девочек.

Но, не доказано — не вор, то есть девчонки не воришки, а всего лишь подозреваемые по карандашному признаку. Версия простая.

Михейша по прошествии лет дело об ограблении казны затормозил.

Девчонки отвечать отказались, обидевшись за повторяющийся в каждые Михейшины каникулы навет.

Хотя вопрос, как говорят теперь правнуки бабули, сам по себе интересен.

ГЕОГРАФИЯ И ШТУКАТУРКА

1916 год.

О штукатурке до того не писалось ни романов, ни од. А вот Михейша вопреки мировой практике любит порассуждать о штукатурке.

И, Бог с ним, с семейным альмандином. Тут всё почти насквозь понятно. А штукатурка это да. Это нешуточная история, которая сыграет в жизни Михейши долгую и совсем неожиданную, сначала зубоврачебную, а потом почти что смертельно — детективную роль. Но последнее случится гораздо позже. И это не является сутью данного правдивейшего пересказа.

А может и не вспомниться больше никогда, ибо писатели, особенно заслуженные графоманы, недолговечны.

Они живут одним днём, быстро загораются и так же быстро гаснут.

А также забывают данные в молодости обещания.

1

Вообще, удивительно присутствие вскользь упомянутой и спрошенной у бабки штукатурки в этом Богом забытом медвежьем углу, превращённом в поселеньице. Но больше смахивающим всё — таки не на людскую селитьбу, а на беспорядочно разбросанные по кривым плоскостям макеты ведьминых домиков, сложенные из замшелых спичек.

— Домики наши поначалу все были с крутыми крышами, с рублеными гривастыми, голоднющими коньками, с рождения просящими сена. Они снабжены сверху стреловидными, пещерного дезигна стропилами в два косых реза, а в углах венцами аляповато — топорной работы.

Сия сказочная, заболотно — кащеевская застройка разбавлена была подобиями ветхих охотничьих избушек на отшибах, подслеповатыми сараюшками с многочисленными к ним домовитыми пристроями — лабазами, складами, клетями, собачьими конурами, овечнями.

Всё это живописно многообразное строительство сляпано из умыкнутых из лесу, упавших от старости стволов и из подручных досок, высохших до синевы и скрутившихся от времени в пропеллеры. Подуй посильнее ветерок, и взлетит это хозяйство вверх наподобие аэроплана.

Распластав свои крылья среди изрытых шахтёрских холмов, сколочен сей летательно — жилой агрегат и держатся его запчасти одни с другими за счёт деревянных клиньев, круглых и остроугольных шипов, хитроумных врезок и врубок, кои из которых называются премудро ласточкиными хвостами. Во как! А что — то неважное попросту связано переплетением тонкого ивняка — недолгожителя, взятого с мокрых оврагов и с крутых берегов протекающей неподалёку почти — что безымянной притоки немалой сибирской реки Вонь.

— Неужто полетит? Бабуля, не смеши! Селеньица будто бы не летают. А кованые гвозди где, если говорить про времена царя Гороха? Неужто, как в Кижах или в Соловке — острове? А где обыкновенные гвоздики? Где скобы и прочие строительные приспособления цивилизации?

Так спросил бы опытный плотник и внимательный чтец.

Но Михейша с детства — просто чрезвычайно любопытный и умный не по годам мальчик. В поздние времена окрестили бы его ребёнком «индиго».

— Урал, Москва, Алтай, даже Ёкск давно уж освоили это немудрёное производство.

— Что ты, внучек! Какие гвозди! Гвоздевой дефицит давно прописался в нашем поселении. Вот, к примеру, иностранец, а он художник, скульптор, инженер, писатель, словом, весьма проницательный и изощрённый человек по имени Агас Су Лоренс с делегацией изучателей архитектурной истории три года подряд как приезжал изучать наш безгвоздевой опыт возведения землескрёбов.

Сравнивал со свободным государством — монастырём Тибетом… Хотя, какой в Тибете лес?

Михейша, в Тибете есть лес? Мало? Только в подножьи? Вот и я говорю, что с Китаем у нас ничего общего…

— Только глаза узковаты у шорских. Китай, бабуля, большой. Может и есть общее с Китаем.

— Вот, я и говорю. Искал, значит, он какой — то параллельный Фуй — Шуй. И обратился он первым делом к…

— Странно это для иностранцев, — прервал бабкину речь Михейша. Он ведь будущий следователь. Всё, что не ложится в ровную логическую линию, тревожит и удивляет Михейшу как искривлённая неумёхой — мастером столярная линейка. — Зачем им деревяшки? Старьё это! У них все дома каменные.

— Не все. Возьми Голландию, к швейцарцам загляни.

— Деревянный дом там редкость. Они лес берегут. А попу лизать иностранцам это привилегия музейщиков и историков наших. Они чужую историю хорошо понимают, а со своей лукавят. Так было всегда и, поди, так будет в дальнейшем.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Знаю и всё!

— В Эрмитажах тебе сообщили или как?

— Сам догадался. По нейтральным газетам. Там правду пишут.

— Мы о железе говорим. Чёрт с ними, музейщиками. Так вот, гвозди с архаики тут наличествовали редко и преимущественно в деревянном виде. А теперь…

— А про какое время вы говорите, баба Авдоша? Неужто в наш просвещённый так осталось? А в сенцах коромысло на чём висит, а вешало?

Прищурился смешливый молодой глаз. Отметила это бабка. Но упорно талдычит о своём:

— Даже всейчас такое осталось. Зайди, мил дружок, в боры поглубже. Найди избушку схимника, лесовика, к Афоне забреди: —всё вертится, хлопает, закрывается без щелей, но