Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

и трех младших сестер. Она лежит на своем матрасе и что-то неразборчиво бормочет.

«Информационная служба» Павяка работает замечательно: охранники легко берут взятки, выносят и приносят письма, а также снабжают нас подробной информацией о том, что происходит в гетто.

Напротив нашего здания находится тюремная прачечная, где работает много женщин-заключенных. Рядом кухня, в которой чистят картошку, моют свеклу, репу и морковь. Все это я вижу из наших окон, часть из которых выходят во двор тюрьмы. Женщины-заключенные сидят на маленьких табуретках и работают без энтузиазма. Здесь женщины разного возраста и внешности. У некоторых из них умные лица, но они выглядят удрученными, а на губах нет и тени улыбки. Иногда кто-нибудь из заключенных быстро откусывает кусочек морковки и с испуганным выражением лица оглядывается, не заметил ли ее охранник. Я также наблюдаю за заключенными, когда они совершают обычную прогулку во дворе, заложив руки за спину.

Из другого окна, выходящего на улицу Дзельная, я вижу, как туда-сюда ходит дежурный полицейский. Прохожих нет, потому что улицы Павя и Дзельная, идущие параллельно по обеим сторонам тюремных зданий, закрыты для движения транспорта.

Неподалеку от нашего окна мы иногда видим еврейского полицейского, выходящего из помещения под номерами 27–31 по улице Дзельная, где находится детский дом доктора Януша Корчака[78]. В окнах этого дома я замечаю много маленьких кроватей. В моменты тишины я слышу сладкие голоса детей, которые живут там, совершенно не подозревая о том, что происходит вокруг них.

Час назад охранник приказал всем британцам выйти во двор с багажом. Мы не знаем, действительно ли они собираются выслать. Между тем наша комната немного освободилась. С одной стороны матрасы заняты семьей В.: мать, дочь Роза и невестка Эстер. Два противоположных угла занимают миссис Х., миссис Р. и мы. На остальных матрасах располагаются миссис Г., ее маленькая дочь Алуся и молодая девушка Гута Е. Каждый из нас занят чем-то своим, но все мы постоянно думаем о наших родных и близких в гетто, которых мы не можем спасти от нависшей над ними смертельной опасности, которая витает всего в нескольких шагах от нашей тюрьмы.

21 июля, 1942

Сегодня в тюрьму доставили шестьдесят заложников, среди которых известные члены Совета старейшин, известные врачи и инженеры. Наиболее видными из этих заложников являются инженер Яшунский, директор по вопросам образования общины Авраам Гепнер, председатель продовольственного отдела С. Винтер и доктор Кон.

В гетто продолжает царить паника. Здесь в любой момент ожидают великую катастрофу. Нацистские охранники бегают по улицам, стреляя в людей без всякой причины. Голод становится все более и более ужасным: еда просто исчезла. Фунт хлеба теперь стоит двенадцать злотых. Все мы в Павяке живем в одинаковом состоянии паники, и мы тоже голодаем в буквальном смысле слова. Наши резервы исчерпаны. Пища, которую мы здесь получаем, состоит из небольшого количества кипяченой воды с кусочком картофеля или свеклы. Такие супы выдают два раза в день – на обед и ужин. Утром мы получаем ломоть черного хлеба и воду, которая называется «кофе». Но это ничто по сравнению с адом за воротами Павяка.

22 июля, 1942

Сегодня в гетто пришла кровавая среда. Случилось несчастье, которого все ждали. Начались депортации и уличные погромы. На рассвете гетто окружили патрули литовцев и украинцев во главе с элитной гвардией; через каждые десять ярдов стояли вооруженные охранники. Любого, кто подходил к воротам или показывался в окне, расстреливали на месте. Литовцы и украинцы проявили большое рвение в деле убийства. Высокие молодые звери лет семнадцати-двадцати специально обучены для такой работы немецкими инструкторами.

В гетто давно говорят о предстоящей замене немецкой охраны, в основном старых солдат, молодыми украинцами и литовцами. Теперь эти слухи, которым обычно не верили, подтвердились.

Вчера вечером немецкие власти сообщили еврейской общине, что все жители гетто будут отправлены на восток. Одному человеку разрешили провозить только сорок фунтов багажа; все оставшееся имущество будет конфисковано. Каждый обязан принести с собой провизию на три дня. Депортация должна была начаться сегодня утром в одиннадцать часов. Приказ освобождает только тех евреев, которые работают на немецких фабриках и мастерских в гетто, а также должностных лиц различных учреждений гетто. Сюда входят еврейская полиция, представители общины, сотрудники Службы скорой помощи, больничный персонал, гробовщики и все владельцы регистрационных карточек, выданных Бюро по трудоустройству, которые еще не были назначены на работу. Семьи этих избранных также освобождаются от депортации.

На еврейскую полицию возложена печальная задача по поддержанию порядка во время депортации и применению силы против тех, кто отказывается подчиняться.

Центр концентрации массовой миграции находится на площади Умшлагплац на улице Ставки. Немцы требуют депортировать по 3000 человек в день. Паника в гетто неописуемая. Люди с узлами в руках бегают с одной улицы на другую и не знают, что делать. Многие пытаются в последний момент устроиться на немецкие фабрики Тебенса и Шульца, находящиеся в гетто. Мне сказали, что за такую работу некоторые люди берут взятки до тысячи злотых. Сами евреи стараются организовать большие мастерские по изготовлению товаров для немцев, чтобы дать работу людям, которым грозит депортация.

Сегодня еврейская полиция собрала всех нищих с улиц и опустошила лагеря беженцев. Этих несчастных заперли в товарных вагонах без еды и воды. Транспорт отправляют в сторону Бжеска, но доедет ли он туда? Сомнительно, что все эти голодающие доберутся до места назначения живыми: они погибнут в запечатанных вагонах. В каждый набили по сто человек. У польского тюремного надзирателя, который шепотом сообщал нам эти подробности, в глазах стояли слезы. Он живет рядом с улицей Ставки и был свидетелем ужасных сцен, когда людей кнутами загоняли в машины, как скот.

Сегодня мы получили посылку с едой от дяди Аби, и он вложил в пакет записку. К счастью для нас, он состоит в полиции, иначе его бы не пустили на улицу Дзельная. Короткая записка наполнена отчаянием. Он не может смириться с мыслью, что, будучи полицейским, он обязан помогать с депортацией, и он думает об уходе с работы. Но, с другой стороны, именно эта работа защищает его от депортации. Он хочет знать, что мы думаем об этом.

Из нашего окна я вижу, что в детском доме Корчака происходит что-то необычное. Время от времени кто-нибудь входит и через несколько минут выходит с ребенком. Это, должно быть, родители или семьи детей, которые в этот трагический момент хотят быть со своими близкими. Дети выглядят чистыми, они одеты опрятно, хотя и бедно. Когда я