Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

За последние две недели из гетто было депортировано более 100 000 человек. Число убитых также очень велико. Все, кто может, стараются устроиться на немецкие заводы Тебенса, Шульца и Галльмана. За трудовую карту платят фантастические суммы.

Наша семья интернированных в Павяк сейчас насчитывает 64 человека. Объединенные общей неизвестной судьбой, мы пытаемся устроить свою серую, несчастливую жизнь, как можем. Мы выбрали представителя, мистера С., который время от времени обсуждает наши дела с комиссаром Николаусом. Этот джентльмен – гражданин Коста-Рики. Он отлично говорит по-немецки и знает, как обращаться с комиссаром. Дважды в неделю нам разрешается пользоваться тюремным телефоном для связи со штаб-квартирой гестапо на аллее Шухе.

Нас часто навешает один Немец – заместитель Николауса, офицер элитной гвардии. Увидев в окно, что он прибыл, мы обычно торопливо приводим свои вещи в порядок. Мистер С. быстро записывает наши просьбы, и когда приходит Немец, у него уже есть список.

Немец пытается играть роль джентльмена, как и все другие немецкие чиновники, которые имеют с нами дело. Он всегда обещает удовлетворить наши просьбы, обычно очень скромные, например мы просим поменять солому в матрасах, или продезинфицировать комнаты, или дать нам мыло или лучшую еду. Но Немец никогда не сдерживает своих обещаний. Он вежлив: видимо, сверху дан приказ вести себя вежливо с американскими гражданами. Уходя, он пожимает руку мистеру С., всем улыбается и обещает снова навестить нас через несколько дней.

Так проходят недели. Нам разрешается выходить во двор тюрьмы только один раз в день. В течение часа мы гуляем между прачечной и нашим зданием, и в это время нас охраняют два украинца. Один стоит возле ворот, отделяющих наш корпус от «Сербии», или женской тюрьмы; другой обычно сопровождает нас и слушает наши разговоры.

Украинская охрана часто сменяется. Им тоже, должно быть, приказали быть с нами вежливыми. Существует заметная разница в их поведении по отношению к нам и к другим заключенным, которых они часто оскорбляют самыми грубыми словами и избивают до крови. Эти звери и правда улыбаются нам.

Ежедневная прогулка начинается в пять часов дня. В шесть один из украинцев объявляет на своем комичном немецко-украинском жаргоне: Spazier skinchini! (Прогулка окончена.) И мы возвращаемся на наши матрасы.

Прошлая ночь стала ужасной. Стояла невероятная духота. Мы, раздевшись, лежали на соломенных тюфяках. Атмосфера казалась настолько густой, что ее можно было резать ножом. В окно виднелся клочок голубого неба и несколько звезд. С улицы не доносилось ни малейшего шума. Никто из нас не мог заснуть.

Около одиннадцати часов мы вдруг услышали тяжелый скрежет открывающегося замка, и два человека вышли из тюремных ворот. Тяжелые шаги солдатских сапог явно отличались от легких шагов женщины. Шаги постепенно приближались к нашим окнам. Потом мы услышали слезливый женский голос и несколько слов, произнесенных с немецко-идишским акцентом: «Lieber Herr… Lieber Herr…» (дорогой господин (нем.). – Прим. переводчика). Но эти слова вдруг заглушил звук револьверных выстрелов. Первый выстрел прозвучал высоко в воздухе возле нашего окна, второй ниже, а третий вровень с мостовой, как будто солдат стрелял в упавшую на земле несчастную женщину. Затем мы услышали приглушенные звуки, возможно, удары ногами, и наконец наступила тишина.

Эстер В., лежавшая у окна, осторожно выглянула на улицу. Жертва распростерлась на тротуаре. Немецкий солдат быстро подошел к полицейскому-поляку, дежурившему у ворот, поговорил с ним и ушел. Польский полицейский начал размеренными шагами ходить взад и вперед под нашим окном. Видимо, чтобы придать себе смелости, он стал насвистывать одну и ту же мелодию. На пустой улице она звучала странно и грустно.

Примерно через четверть часа приехала телега из похоронного бюро «Пинкерт». Мы услышали глухой звук, издаваемый телом, брошенным в ящик. Потом колеса телеги покатились по каменистой мостовой. Польский полицейский еще долго насвистывал одну и ту же грустную мелодию. Это был единственный звук в темной августовской ночи. Никто в нашей комнате не произнес ни слова.

Стрельба и крики, доносящиеся с улиц, медленно сводят нас с ума. Ночи ужасны. Прошлой ночью под нашими окнами расстреляли около сорока человек. Все они были мужчинами. Бойня длилась часа два и более. Убийцы добивали своих жертв пинками и ударами прикладов автоматов. Телега «Пинкерта» приезжала несколько раз. Утром мы видели, как дворник из дома напротив тюрьмы моет тротуар, поливая его водой из резинового шланга. Пятна крови оказались стойкими, и, несмотря на долгую чистку, тротуар пока имеет желтоватый цвет.

Погромы продолжаются, улицы все еще перекрыты. Нацистские садисты еще не насытились.

Продолжается и бойня во дворе Павяка. Как только наступает ночь, начинаются казни. Бывший комендант тюрьмы находится в отпуске, а его заместитель Бюркель – один из злейших нацистских зверей. Все заключенные хорошо знают этого садиста. Он иногда навещает и нас: ходит медленными шагами из комнаты в комнату и все время улыбается. Он мало говорит, но пронзает каждого своим взглядом.

Однажды он пришел к нам в комнату, когда миссис В. лежала без сознания из-за нервного срыва. Он начал говорить с ней, но она молчала, и тогда он начал кричать. Женщина по-прежнему не отвечала. Потом он успокоился и, повернувшись к нам, стал произносить философские речи о еврейском вопросе и политической ситуации. «Германия так мала, – сказал он, рисуя пальцем на стене очертания своей страны, – а Америка так велика! – На этот раз его палец сделал в воздухе широкий круг. – Но немцы захватят и Америку, мы будем там раньше вас, до того, как вас обменяют».

Никто из нас не ответил ему. Каждое слово он сопровождал ударом хлыста по своим высоким блестящим сапогам. Время от времени он хлестал хлыстом воздух, и мне казалось, что ему хочется кого-нибудь ударить. Но он контролировал себя и просто продолжал рубить воздух, без сомнения, для того, чтобы мы почувствовали его силу.

Сегодня утром перед его приходом мы видели через окно, как он гоняется за кошкой в саду бывшего детского дома. Он как сумасшедший носился по кустам в поисках кошечки, которая вдруг исчезла. Он вытащил револьвер и начал яростно стрелять.

Улица Дзельная больше не пустует. По ней постоянно маршируют большие группы рабочих, которых охранники ведут в различные трудовые лагеря. Детский дом Корчака превратился в склад различных товаров и мебели. Сюда же везут обувь и одежду – по-видимому, вещи убитых.

Немцы планомерно опустошают квартиры, из которых они ранее вытащили евреев. На сортировке добычи занято большое количество людей. Вчера мы видели, как несколько десятков женщин мыли комнаты