Жити и нежити - Ирина Богатырева

Когда он подошёл ко мне в первый раз, после лекции, его словами были:

– Если ты что-то ищешь, ты уверена, что готова это найти?

Меня покоробило всё: размытая многозначительность фразы, интонация, с какой он её произнёс, его взгляд и сквозящее за всем этим пренебрежение. Если ты меня презираешь, для чего ты ко мне подошёл? Я не люблю знакомиться в среде потенциальной охоты, но Айс из тех, кто просто так не отпустит. Он привык, что его слушаются, особенно женщины, особенно дурочки, подцепленные на лекции об осознании собственного призрачного «я», особенно если говорить с ними загадочно. Да и кроме того, Айс и правда красив – как я уже говорила, красив редкой мужской красотой, породистой, яркой. В нём какие-то южные крови, не то испанские, не то итальянские. У него смуглая кожа и при том голубые глаза. Он знает своё влияние на женщин и умеет этим пользоваться. Он не дал мне быстренько улизнуть и продолжил втирать о пути, поиске и прочей мути, которую так любят мои потенциальные предметы охоты и которые мне самой ни к чему. Моё сознание полностью лишено мистицизма. Я вообще предельно практична, даже для нежити, и избегаю всего, что не кормит, а мистика не кормит. Кажется, я это уже говорила. В общем, когда я поняла, что он просто зазывает меня в какое-то очередное душеспасительное общество, я поспешила свалить. И никогда бы не подумала, что встречусь с ним снова.

Он ел и о деле не заговаривал. Спросил:

– Чего-то будешь?

– Нет.

– Точно?

– Железно.

– Как знаешь. – И продолжил уплетать рис, подбирая щепотью сверхострое масло со дна тарелки.

Тон для начала разговора он выбрал прежний – высокомерно-пренебрежительный, с каким говорят мужчины, глубоко презирающие женщин. Но в его тоне на сей раз было больше, чем презрение. Как будто он знал обо мне такое, что давало ему право так со мной говорить. Как если бы я была проституткой, которая это скрывает, а он вот узнал и теперь может мной помыкать. Я приготовилась к глухой обороне.

– Чем занималась эти дни?

– Да ничем, – я пожала плечами.

– А мы в Питер ездили, – сказал он. – Два концерта дали.

Ага, вот почему Ём не звонил, подумала я, но вслух спросила:

– И как? Успешно?

– Как всегда, – он опустил в рот последнюю щепоть риса и вытер губы салфеткой. – Восхитительно.

Я кивнула. Добавить мне было нечего. Ради чего он меня позвал, было непонятно. Я сидела и ждала. Он усмехнулся:

– Ты вот в прошлый раз не захотела меня слушать, а зря, – сказал, выждав время. Я изобразила на лице непонимание. Он усмехнулся снова. – Ну да ничего. Я тебе тут кое-что принёс. Для общего, так сказать, развития. – И протянул аудиоплеер, обмотанный проводками наушников. Я смотрела с недоумением. – Бери, бери. Никогда нельзя отказываться от знаний. Глядишь, пригодится, человеком станешь.

Я быстро подняла на него глаза. Или мнительность моя слишком велика? Его интонация мне не понравилась.

– Чего смотришь? – он улыбнулся красивым ртом. – Смотри, сколько хочешь. Только ты не человек, и я это знаю.

Я опешила – вспомнился слишком догадливый Ёжиков, с которым у меня в полночь свидание. Но Айс вроде не такой. Он рассмеялся, довольный произведённым впечатлением:

– Да ты не отчаивайся. С кем не бывает. Если тебя это успокоит, то я тебе больше скажу: никто из нас не человек. Человеком был Христос, например. Будда. Ну, ещё, может, пара десятков за всё время поднакопилась. Человеком стать непросто. Из нас, грешных, никто не человек – так, жалкое подобие.

Я косо усмехнулась – от сердца отлегло.

– Может, ты имеешь в виду сверхчеловека?

– Я то имею в виду, о чём говорю. Сверхчеловек – это я вообще не знаю, что за птица. Но тех скотов, которых я вижу вокруг себя, людьми назвать не могу.

– И себя?

– И себя. – Я увидела, как по его льдистым глазам прошла неприятная рябь – будто треснул стеклянный стакан. – Я бы хотел, но не могу. Приходится быть с собой честным. Человеком надо стать. А это сложно. И не у всех получится. В нас слишком много всякой дряни. Её отсекать и отсекать.

– Так что, только избранный станет человеком?

– Нет. Вряд ли избранный. Талантливый – да. Но тут не в избранности дело. Знаешь, чтобы стать хорошим музыкантом, сколько пахать нужно? Не знаешь? Спроси у Ёма. Или поверь мне на слово: до хрена. С детства. Не покладая рук. То же и с человековостью – чтобы стать человеком, надо себя вот с такого возраста воспитывать. За волосы тянуть. За уши. И ещё чтобы условия хорошие были. Помощь зала, так сказать. Вот тогда – да. Есть шанс. Маленький.

Что-то мне это напомнило: очень похожее говорил недавно Ём.

– Один к тысяче?

– Ну почему же? Может, больше – один к десяти. Только это неважно. Всё равно у нас с тобой и этого нет.

– А у кого есть?

– У кого есть?..

Он вдруг хитро улыбнулся и взглянул на меня как-то иначе:

– А ты вообще в бога веришь? Я так и подумал, – кивнул он, хотя я ещё ничего не успела ответить. – И так со всеми. Никто по-нормальному не верит. Так не верит, чтобы это его спасло. У нас всё – язычество и спиритуализм. Я поражался всегда нам, русским: по уши в дерьме, а гадает на кофейной гуще, как дальше жить. Чем всё кругом хуже, тем больше ереси. – Он обвёл подбородком помещение, явно намекая на то место, где мы сидели.

– Вот бы не подумала, что ты православный.

– Я не говорил, что я православный, – неожиданно ощерился он. – Не путай религию и веру в бога.

– В какого бога?

– Бог один. Это человек может быть разный. Тот, кто стал человеком.

– Я помню, да. Христос, типа, Будда.

– Типа Будда, – передразнил он. Отчего-то всё больше и больше раздражался. Псих какой-то. И как с ним общается Ём? – Человек становится человеком, воплощает в себе человековость, а за ним следом миллионы скотов влезают в вечность. Так сказать, зацепившись за кончик плаща. Вот тебе и суть всех религий.

– Сильный образ. – Меня и правда впечатлило.

– Это не образ. Это суть, я же сказал.

– Но как-то это подло, не находишь?

– Не нахожу. Не все смогут воплотить человековость. А в вечность хотят все.

– А что там делать? – спросила я.

– Это другой вопрос. Всё равно хотят. Кого хочешь спроси.

Я подумала, что вот меня лучше не спрашивать, но промолчала.

– Хотят-то все, только не все могут. Вот для этого и нужна религия, – продолжал Айс.

– Ага. Выходит, что она всё-таки нужна.

– И тут мы подходим к сути нашего разговора! – Он прищёлкнул пальцами от возбуждения, заметил, что они жирные, и стал вытирать салфеткой. – Религии нужны, но всякая религия – своему времени и своему обществу. Всё постепенно ветшает и религии тоже. Миллионы ещё можно вытянуть кончиком плаща. А миллиарды – это увольте. Вот и выходит…