Это съедобно? Муки и радости в поисках совершенной еды - Энтони Бурден

А что в центре? «Диско Криско», «Наковальня», «Шахта» — прежний мир небезопасного секса, амилнитрита, квалуда и кожи, зажатый между лавками оптовой торговли мясом — сегодня считается районом самых модных ресторанов.

Трайбека? Бывшая ничейная земля складов, где процветали разгульные ночные клубы, где ты отрубался на груде пустых ящиков из-под пива в заднем «ВИП»-номере и просыпался рядом с кивающим, как китайский болванчик, Джонни Тандерсом или с лепечущим Белуши и приветствовал холодный серый рассвет стаканом водки «Вольфшмидт», которую наливал из бутылки из-под «Столичной». Кажется, теперь все это принадлежит Роберту Де Ниро. Вы думаете, это достойная рекомендация. Ничего подобного. Один шикарный ресторан за другим, офисы операторов сотовой связи… Разговоры в барах ведутся все больше о коммерческих условиях и сделках по застройке, чем о том, у кого есть доза и как бы поскорее вмазаться.

Верхняя Амстердам-авеню? Надеетесь, что былой «Крэк-бульвар» сохранил хотя бы толику своей славы? Тут теперь вереница баров для мальчиков из студенческих братств, подают женские напитки и желе на десерт, а клиентуру составляют пацаны из колледжей, озабоченные будущей карьерой и всерьез мнящие «экстази» опасным наркотиком.

Нью-Йорк прежде считался суровым городом. Он требовал от гостей немалой бдительности и определенного отношения. Тот, кто не «ходил по указке и не вострил салазки», рисковал оказаться голым и без денег в мотеле на задворках, не имея ни малейшего понятия, как, черт возьми, он туда попал. Стоило хотя бы мельком неправильно посмотреть не на того человека, и тебе в лоб вполне могли наставить «красу субботнего вечера» (дешевый пистолет 38-го калибра). Если удавалось купить наркотики без того, чтобы тебя не поколотили или не ограбили, это было несомненное достижение, а визит в отдельные районы приравнивался к посещению «горячей точки» на карте мира. Всех принимали — но не все задерживались. Выживание требовало ловкости, гибкости, напора, агрессии. Если остановился поглазеть на небоскребы или решил посмотреть, как народ на улице режется в карты, местные набрасывались на тебя, точно плотоядные жуки. Я видел выступление нью-йоркского комика, который восхищался бостонским метро — к его изумлению, на платформах там стояли банкоматы. «Ну да, у нас в метро тоже хватает банкоматов, — заключил он, — только мы называем их „туристами“».

Теперь туристы страшнее местных. Они даже не озираются с опаской, изучая свои карты или поправляя одежду. И кто может им угрожать? Ведь теперь даже не обрызгаешь краской вагон в метро. Эти вагоны раньше служили отличной площадкой, где истинные художники создавали шедевры в двести и триста футов длиной, летевшие от станции к станции и прославлявшие их имена в небе, причем каждый такой «полет фантазии» выглядел безумнее и разнузданнее предыдущего. А теперь все вагоны метро, как и все американские города, выглядят одинаково — очередное мертвое пространство, заполненное лунатичной публикой, ни к чему не привязанной, ни от чего не бегущей и никуда не стремящейся.

Джулиани, конечно, прав. Ужесточение требований к «уровню качества жизни» обеспечило сокращение числа тяжких преступлений. Давайте будем честны — если тебя гоняют за то, что ты вскрываешь банку с пивом на улице, вероятность, что ты пристанешь к какому-нибудь туристу, значительно меньше. Но снижение степени насилия обернулось фактически застоем, жизнь замерла. Движение и мысль стали лишними.

Уже довольно давно я не испытывал того всплеска адреналина, того чувства «Не могу поверить, что еще жив!», которое заставляло меня гордиться своей принадлежностью к жителям Нью-Йорка. Мокаччино без кофеина — слабая замена настоящему кофе. И я не одинок в своих ощущениях. Я вижу это — ностальгические воспоминания о былой грязи — в лицах моих товарищей-курильщиков, вынужденных выходить ради перекура в промозглую сырость из тепла офисов, а затем возвращаться в антисептические башни из стекла и стали с контролируемой атмосферой. Я вижу это в разочарованных лицах подростков из Джерси, которые рыщут по Хеллс-Китчен в поисках шлюхи за тридцать долларов и находят лишь Твити и Гуфи. «Что стряслось?» — словно спрашивают они, и юные лица выражают разочарование, когда эти парни плюхаются в отцовские автомобили и едут домой, так и не попробовав запретных наслаждений. Того, за чем они приезжали, больше нет.

Как бы я ни любил обнажать «роскошь» обыденных, зачастую недорогих блюд, как бы ни цеплялся за мысль, что миска фо за пятьдесят центов во Вьетнаме или правильно испеченный бейгеле в Нью-Йорке нередко оказываются вкуснее дегустационного меню из четырнадцати блюд от Дюкасса, — иногда вы попросту вынуждены тратить деньги. Много денег.

Порой, когда вдруг хочется самого лучшего, начинаешь вести себя как человек, которому ничего не стоит спустить пятьсот долларов на ужин. А порой высокая цена и вправду соотносится с качеством еды. «Маса Такаяма», крошечный, на тринадцать мест ресторан и суши-бар на четвертом этаже блеклой на вид торговой галереи в новом здании компании «Тайм Уорнер» в Нью-Йорке, является, пожалуй, лучшим олицетворением этого принципа. О нем все говорят как о самом дорогом заведении в стране. В «Маса» (в отличие от более дешевого бара «Маса» по соседству), если хочется, это, безусловно, колется.

Однако эта еда стоит каждого цента, на нее потраченного.

Я скажу больше. Пусть начальная цена блюд стартует с трехсот пятидесяти долларов (без налогов, чаевых, напитков и любых дополнительных услуг), это все равно будто кража. Это сделка века. Это откровенное потакание собственному чревоугодию, и питаться в «Маса» — все равно что заниматься сексом с двумя девушками из эскорт-службы по пять тысяч за ночь и одновременно вести «Астон Мартин».

Вообразите, если угодно: ты — один из всего тринадцати клиентов, сидишь на длинной, широкой, светлой лавке-хиноки, такой удобной и красивой, что хочется свернуться на ней калачиком и заснуть. Ты готов потратить остаток жизни на то, чтобы тереться об нее щекой (или елозить по ней седалищем). Самый уважаемый в стране суши-мастер стоит прямо перед тобой с ножом, плоской теркой и кусочком корня васаби. Справа и слева от него громоздятся груды самой сексуальной на вид рыбы, какую ты когда-либо себе представлял в своих самых диких, политых соевым соусом видениях о рае суши. У тебя перехватывает дыхание, ты пялишься на толстые, бледные, лоснящиеся жиром ломти оторо тунца, доставленного этим утром на самолете из Токио. Два молчаливых ассистента с бритыми головами помогают повару, ловко перемещаясь среди зеленых побегов бамбука и избегая прикасаться к примитивной, словно из каменного века, плите. Меню нет и в помине, заказов никто не принимает, так что ты понятия не имеешь, чем тебя накормят. Но уже, когда ты сидишь там, кровь приливает к голове, губы пересыхают от волнения, руки дрожат в предвкушении, рот наполняется слюной; ты совершенно уверен, что никто на свете сегодня не поужинает лучше, чем ты. В общем, будто ты в одиночку занимаешь отсек в носовом обтекателе ракеты, что летит прямиком в эпицентр гастро-кулинарных наслаждений. И ничего не имеешь против.