Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

— Нет молока? — удивился Энрике. Молоко было единственным продуктом, который всегда имелся у него в холодильнике.

— Ты пьешь кофе с молоком, — заключила Маргарет и снова исчезла на кухне.

Энрике услышал «у-п-ш» открывшейся дверцы холодильника.

— Черт. Извини. У меня есть ванильное мороженое. Положить его тебе в кофе? — Она наполовину высунулась из кухни, держа в руке пакет с мороженым — голубоглазая веснушчатая девчонка, которая хочет угодить гостю.

— А ты пьешь черный кофе, — сообщил ей Энрике. Маргарет утвердительно кивнула. — Да ты просто мачо. Крутая девушка-мачо. — Он рассмеялся собственной шутке, довольный собой и вообще всем вокруг. По тону Маргарет, по каждому ее жесту было видно, как легко и свободно чувствует она себя наедине с ним. Расслабившись, Энрике с удовольствием рассматривал веселое удивленное лицо. Он не был уверен, что осмелится проверить, не придет ли она в ужас от прикосновения его губ, но пока так или иначе успокоился.

— Какая-то бессмыслица, — заметила она. — Девушка-мачо? — Она потрясла коробкой с мороженым. — У меня замерзают пальцы. Так ты хочешь мороженого?

— Нет, я буду пить черный. Хочу быть таким же крутым, как ты.

Маргарет вновь исчезла, вернулась уже без мороженого и быстро решила мучившую Энрике загадку, где она сядет. Она не села ни в имзовское кресло, ни на диван рядом с Энрике. Вместо этого Маргарет устроилась на свободной ручке дивана, той, что была ближе к кухне, — очевидно, чтобы в нужный момент быстро вернуться к приготовлению кофе. А может, ей нравилось смотреть на Энрике сверху вниз. Так или иначе, пребывая в новом для себя оптимистическом настроении, Энрике вслух расхохотался собственным абсурдным попыткам просчитать то, что должно было произойти с романтической непринужденностью.

— Я сказала что-то смешное? — спросила Маргарет.

— Нет, — ответил Энрике и искренне признался: — Просто мне очень хорошо.

Во время длинной волнующей паузы она рассматривала его огромными, округлившимися от удивления глазами. Молчание Маргарет продлилось достаточно долго, и он бы не удивился, если бы в конце концов она заявила, что не так уж сильно рада его обществу. Он позабыл то, что успел о ней узнать: она почти никогда не реагирует мгновенно. Как следует поразмыслив, Маргарет сказала:

— Мне тоже. С тобой очень легко общаться. — Раздался свист чайника. — Это так редко бывает, — добавила она, убегая на кухню.

Вскоре она вернулась с кофейником и чашками и наконец-то сделала то, на что Энрике надеялся и чего боялся: села рядом с ним на диван, так близко и удобно для поцелуя. Их разговор возобновился и потек так же легко и свободно. Когда Маргарет задавала какие-то вопросы о его прошлом, он, как автор автобиографических романов, отвечал, не задумываясь, готовыми кусками из своих книг, тогда как мозг его был занят тем, что его по-настоящему волновало — едва заметными цепочками веснушек под каждым из пленительных глаз, нежной припухлостью бледно-розовых губ, тем, как улыбка вмиг смягчала строгую линию ее подбородка. Когда она повернулась, чтобы отпить кофе, продолжая что-то оживленно рассказывать и до и после глотка, он почти физически ощутил, как его голодные губы вжимаются в мягкую ямку на белой шее, а потом поднимаются все выше, поцелуй за поцелуем, к этим смешливым губам, заставляя их наконец замолчать.

Ему оставалось задать ей последний вопрос. Этот вопрос нельзя было сформулировать словами. Беспокойство от того, что он может получить неверный ответ, все нарастало и нарастало, хотя это не имело никакого смысла, учитывая, о чем они говорили — захват «Черными пантерами» Уиллард-Стрейт-Холла в Корнелле, присутствие Энрике на судебном процессе над лидерами «Пантер» Бобби Силом и Эрикой Хаггинс в Нью-Хейвене, — и только когда наступила пауза, он наконец всем телом подался вперед на несколько дюймов, так, что их бедра соприкоснулись, и наклонился к ней.

На полпути к цели он остановился. Маргарет молчала. Голубые глаза потемнели и стали печальными. Она смотрела на его губы, словно прикидывала, каковы они на вкус. Энрике зашел уже слишком далеко, чтобы отступать. Боясь дышать, он приблизился. Маргарет не останавливала его, но и не поощряла. Было совершенно непонятно, приоткроются ли ее губы навстречу ему или широко распахнутся в крике.

Прикоснувшись к ним робко и очень нежно, он закрыл глаза, ошеломленный близостью ее бездонного океана, и, не ощутив сопротивления, прижался сильнее. Ее тело откликнулось, губы приоткрылись, на мгновение позволив ему ощутить влажность ее рта, но тут же снова плотно сжались. Он переместился поближе, одной рукой осторожно приобняв ее за худенькое плечо. Они соприкасались носами и вдруг одновременно открылись навстречу друг другу в восхитительной иллюзии, когда доля секунды кажется бесконечной. И тут же их губы, удовлетворенные этим кратким единением, вновь сомкнулись. Энрике оторвался от нее, не в силах сдержать улыбки. Маргарет не улыбалась. Она смотрела на него серьезно и задумчиво. Он ждал ответа на невысказанный вопрос: могу ли я продолжать?

Потянувшись вперед с тем же задумчивым видом, она оперлась правой рукой о его плечо, нежно дотронулась до щеки и, найдя мочку уха, слегка сжала ее большим и указательным пальцами, словно они были давними любовниками, ответы на все вопросы были уже получены и впереди их ждала вечность. Оставаясь в той же позе, Маргарет вернулась к рассказу о своем разочаровании в «черном» радикальном сепаратизме, но после нескольких фраз выпустила ухо Энрике и выпрямилась, довольная тем, что между ними произошло. Она не ждала новых поцелуев и, казалось, не хотела от него ничего, кроме продолжения их бесконечной беседы.

Пять дней подряд люди непрерывным потоком входили в дом Энрике и Маргарет и поднимались по лестнице, по которой обычно ходили только они сами, их сыновья и домработница. Последние посетители миновали маленький кабинет, где Энрике работал по выходным, и сквозь раздвижные двери попадали в спальню, которая была такого же размера, как вся квартира Маргарет, где они впервые поцеловались. Из окна залитой светом спальни открывался захватывающий вид на Южный Манхэттен: раньше там возвышались сверкающие прямоугольные башни Всемирного торгового центра, а теперь зияющую рану на их месте рубцами пересекали стрелы подъемных кранов. Для самой большой группы — родителей Маргарет, ее братьев и их жен, которые должны были прийти на ланч, Энрике принес дополнительные стулья.

Последней семейной трапезе Коэнов с Маргарет предшествовало столкновение, которого Энрике в каком-то смысле всегда ожидал и опасался. Маргарет попросила его сообщить Дороти и Леонарду, что хочет, чтобы траурная церемония прошла в синагоге XIX века в Нижнем Ист-Сайде, куда атеист Энрике сопровождал ее с тех пор, как она заболела; что прощание будет вести странный буддийский рабби; что она хочет быть похороненной не на семейном участке в Нью-Джерси, а на холме кладбища Грин-Вуд в Бруклине с видом на Южный Манхэттен, где прошла ее молодость, где она встретила Энрике, жила с ним, растила сыновей — и где она умрет.