Лют - Дженнифер Торн

места, как будто заболеваю. Возможно, причина в страхе. Он нарастает. Я не в состоянии распутать этот запутанный клубок.

Тянется день, каждая минута превращается в образцово-красивую агонию. Салли уходит и возвращается с сэндвичами для всех собравшихся. Джо, прихрамывая, выносит в сад одеяла, которые затем с привычной сноровкой расстилает на лужайке, и настольную игру «Змеи и лестницы», мгновенно приковывающую внимание детей.

При виде угощения островитяне вежливо улыбаются, но не подходят, и только тогда я ловлю выразительный взгляд Салли.

Осторожно встаю – теперь я все делаю осторожно. Обращаюсь к пришедшим:

– Прошу, если есть желание перекусить, не стесняйтесь. Мы накроем столы как положено где-то… – оглядываюсь на Салли, – в семь? Успеем?

– Разумеется, миледи, – отвечает она. Салли, как я заметила, произнесла «миледи» громче обычного, светясь от гордости. Рада, что это, по крайней мере, подняло ей настроение, хотя до сих пор не понимаю, что тут такого.

Среди прочих здесь и констебль Брайан, у него короткий перерыв. Он, благослови его боже, взял сэндвич с яйцом и теперь тщательно пережевывает каждый кусочек, сосредоточенно хмуря брови. Боится поперхнуться. Молодец какой. Дождавшись, пока он проглотит очередную порцию, интересуюсь, который час. Констебль сверяется с часами на потрепанном кожаном ремешке.

– Двадцать две минуты четвертого.

Жена викария, Мэри Уоррен, бродит по лужайке, запрокинув голову к небу. Я и не знала, что она осталась у нас, а не ушла домой вместе с мужем присматривать за детьми. Она смотрит на нас с печальной улыбкой.

– Пытаюсь подсчитать.

– Осталось шесть часов и шестнадцать минут, – сообщает Чарли.

– Перед выходом на пенсию Мэри целый год была учительницей Чарли, поэтому в первое мгновение я думаю, что он просто решил блеснуть знаниями, но, взглянув на него, обнаруживаю, что он мастерит свистульку из травяного стебля и полностью поглощен этим занятием, даже глаз не поднимает. Все такой же умничка. – Мэри вздергивает брови и, рассеянно глядя вдаль, мысленно производит вычисления.

– А знаете, вообще-то так и есть, – небрежно роняет Брайан, однако на лице у него написано такое же беспокойство, которое начинает царапать меня изнутри. – Закат сегодня… во сколько?

– В девять тридцать восемь, – отзывается Чарли.

Лучше бы Чарли расслабился, как сейчас его сестренка. Набегавшись, Эмма уложила головку мне на бедро, ее веки вот-вот сомкнутся, тогда как он сидит, скрестив ноги, спина прямая, руки на коленях. Этот мальчуган несгибаем, точно статуя, но сегодняшний день давит на моего сына тяжким грузом. Я буквально вижу, как он прибивает Чарли к земле. Наконец голубые глаза Чарли встречаются с моими, и я улыбаюсь: ты в безопасности, сынок, я рядом.

– Где папа? – спрашивает он, бесстрастно глядя на меня.

– В доме.

Чарли встает и так резво припускает к дому, что у меня заходится сердце.

– Ох! – сдавленно вскрикиваю я и пытаюсь подняться, чтобы его удержать. – Осторожно!

Он оглядывается. Эмма скатывается с меня в траву. От глухого звука, с каким она падает, я на миг перестаю дышать. С ней все хорошо, все хорошо. Она начинает хныкать, тянется ручками к моей шее, но Джо, моя спасительница, вновь приходит на помощь: она забирает Эмму, а я встаю и подбегаю к своему первенцу.

– Чарли, прошу, останься. Тут безопаснее.

– Почему? – Он морщит лоб. Ответа на его вопрос у меня нет.

– Давай лучше я схожу за папой, ладно?

Он присоединится к нашему пикнику.

Довод его убеждает. Он разглядывает сэндвичи на тарелке, мимо которой я прохожу.

– Для папы оставлю тот, что с ветчиной, – решает Чарли, укладывая на салфетку хлебный треугольник.

– Ты тоже поешь, солнышко, – бросаю я через плечо. – Скушай сэндвич с сыром.

– Хорошо, – бормочет он. – Но только когда ты вернешься.

– Договорились.

От короткого укола боли на секунду закрываю глаза. Как бы много ни понимал этот ребенок, каким бы взрослым ни казался для своих лет, он по-прежнему верит, что рядом со мной безопаснее всего. Я его мать, и он безгранично верит в мою способность предотвратить любую беду. А я ведь даже не знаю, как провести прием Геймлиха или сердечно-легочную реанимацию. Я не обладаю никакими познаниями, чтобы хоть кому-то здесь хоть чем-то помочь. За всю свою жизнь я не ощущала собственную никчемность острее, чем сейчас.

– Ладно, я мигом. Стереги сэндвичи.

Я аккуратно поднимаюсь по ступенькам, но, как только ставлю ногу на верхнюю, перед глазами маячит картина: на месте Эйвери лежу я, в мой череп вошел осколок, больше никто не пострадал. Господи, да лучше бы так. Если бы я могла заместить собой всех семерых, я бы это сделала. Мысленно повторяю, как мантру: это должна быть я.

Семь лет назад, пересекая Атлантику, я представляла, как погружаюсь в толщу воды, как пенная воронка затягивает мое тело и я плавно опускаюсь, минуя исполинский, тускло поблескивающий корпус корабля. Сейчас ощущения совсем другие. Я будто бегу, но не прочь, а навстречу. Возможно, таким способом я лишь пробую делать вид, что контролирую происходящее.

Массивная парадная дверь за моей спиной захлопывается, и я окликаю пустоту:

– Хью!

– Я здесь.

Не ожидала, что он отзовется так быстро. Значит, он не наверху, а на первом этаже. Все это время я лишь воображала его силуэт, скрывающийся за шторами в эркерном окне. Вот оно, мое «безошибочное» чутье. Хью сидит в старом кожаном кресле в гостиной, руки сложены на коленях. Когда я появляюсь из-за угла, он таращится на собственные кисти, попеременно сжимая и разжимая пальцы.

– Сколько? – спрашивает Хью, не поднимая головы.

– Четверо. – Странно, что он не знает. Какая нелепость: из нас двоих присутствие духа сохраняю я, а не муж. – Ты же видел…

– Эйвери, да. Просто я надеялся, что к этому времени их уже больше.

– Надеялся?

Он смотрит на меня так, словно видит впервые.

– Ну да. Это ведь уменьшает риск.

Я отворачиваюсь; из груди будто вышибло весь воздух. Повисшая между нами тишина выпускает побеги и корни. Портреты наверху. Мать. Друг. Все остальные, о ком мы молчим. Гроссбух в кожаном переплете.

– Хью, что означают красные точки? – Я адресую вопрос изогнутым перилам лестницы, зная, что если бы сейчас посмотрела на мужа, то, несмотря на всю злость, едва ли набралась бы смелости заговорить об этом. – И крестики?

– За моей спиной Хью барабанит пяткой по дощатому полу. И не отвечает. Перекрещенные черточки, – поясняю я.

– Я понял, о чем ты. – Его голос суше песка в пустыне. – Просто пытаюсь переварить тот факт, что ты была в моем кабинете и рылась в моих записях. Давно тебя это интересует, Нина? И почему ты спрашиваешь только сейчас?

Я все-таки поворачиваюсь к мужу лицом.

– Что они означают? – Горло