Лют - Дженнифер Торн

западу от нас, съемного коттеджа для туристов, вечно пустующего. – Жил там.

– Мне про него не рассказывали!

Он недолго здесь пробыл. Знал про День «Д» – это его и привлекало. Находил в нем какую-то романтику, что ли. По правде говоря, я думаю, он утопился. А как иначе объяснить, зачем он отправился на пляж? Одежду аккуратно сложил, полотенца не взял, записки не оставил. Хотя наверняка утверждать не берусь. Странноватый он был. А лорд Тредуэй… – Мэтью бросает на меня нервный взгляд. – В смысле отец Хью. Он пытался его спасти. Вытащил из воды, делал искусственное дыхание, в общем, действовал так, будто мы все были на большой земле в самый обычный день.

– И что в этом плохого? – Мне почему-то хочется встать на защиту родственника, с которым я ни разу не встречалась. – Звучит так, будто лорд Тредуэй совершил глупость.

– Нет, что вы. Он поступил абсолютно правильно. Даже если ничего не изменить и исход предрешен заранее, как на Люте считают некоторые, попытаться все же стоит, согласны?

Вопрос возвращает меня обратно в колледж, к лекциям по философии. Если судьба существует, можно ли ее переломить? Нужно ли? Тогда все рассуждения были чисто теоретическими.

– Полагаю, кроме всего прочего, он испытывал еще и вину за то, что это случилось, так сказать, с гостем, – вздыхает Мэтью. – Даже не с британцем. Лорда Тредуэя можно понять. Но я сожалею о его выборе. Лучше бы он этого не делал.

Потому что все закончилось его гибелью. – Теперь картина почти ясна. Хью рассказывал, что отец поскользнулся на камнях у воды, и это никак не укладывалось у меня в голове. Пустяк, нелепость. Нога ступает не туда, невинный камушек превращается в орудие смерти, и вот уже оборвана жизнь, рухнули надежды, дети осиротели, родители – больше не родители.

Я гляжу на Мэтью. Он на меня не смотрит. В проеме парадной двери своего дома стоит Эрнест Уизерс. Его взор обращен на дорогу, пятка нервно барабанит по полу. Проходя мимо, взмахиваю рукой. Кажется, что Эрнест хочет махнуть мне в ответ, но не смеет пошевелиться. Подруга по калифорнийскому колледжу как-то говорила мне, что во время землетрясения лучше всего встать в проеме входной двери – это самое устойчивое место в конструкции. А может, наоборот, сказала, что это утверждение опровергнуто, не помню. Эрни – рыбак и телосложением напоминает рыбацкую лодку: голова с редкими, чересчур длинными светлыми волосами сидит на бочкообразном туловище. Он выходит в море в любую погоду, и, когда с довольной ухмылкой возвращается, его сети неизменно туго набиты трепыхающейся рыбой. Сегодня я с трудом узнаю Эрни: он белый как полотно. Его семья прожила на острове дольше, чем род Хью, но это не значит, что он относится к легенде более легкомысленно.

– Будьте осторожны! – внезапно кричит он, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности.

– Ты тоже, – отзывается Мэтью.

Я уже готова пригласить Эрни этим вечером к нам в дом, но вовремя одергиваю себя, поскольку сама не вполне понимаю, что и как там будет происходить. Мы с Мэтью устало подходим к длинной подъездной дорожке особняка.

– Как по-вашему, мы должны устроить ужин? Салли говорит, такова традиция, но Хью молчит, и, кажется, этим придется заняться…

– Прекратите спрашивать мое мнение. – Мэтью качает головой, плотно сжав челюсти. – Я тут никаким боком, леди Тредуэй. Это ваш дом и ваше решение.

Он уходит.

– За что вы меня так ненавидите?

В любой другой день я бы сгорела со стыда, если бы задала этот вопрос хотя бы мысленно, не то что вслух, но только не сегодня. Вполне подходящее время, чтобы поинтересоваться за что. Кроме того, я спросила об этом спокойно. Не расплескивая эмоции.

Мэтью оборачивается, что-то беззвучно бормоча трясущимися губами.

– Вы…

Я могла бы взять свои слова назад, покраснеть, рассмеяться, обернув все в шутку, – так было бы гуманнее, но, прежде чем я успеваю что-то предпринять, Мэтью резко выдыхает и двигается дальше, буркнув себе под нос:

– Понятно, с чего вы так решили.

Это подтверждение, пощечина, но ведь я сама напросилась, правильно? Нет, вообще-то меня интересовала причина, а на этот вопрос он не ответил. Я старательно пытаюсь вернуть на лицо выражение, по моим представлениям, максимально соответствующее адекватной реакции, – ледяное бесстрастие, как вдруг Мэтью снова резко разворачивается и, упершись ногами в землю, все-таки возвращается к теме:

– Вы не правы, я не… Вам не стоит беспокоиться на мой счет. – Эта надсада в голосе, эта пронзительная темная бездна в его глазах, которые он упорно отводит, в самом деле вызывают у меня беспокойство. – Я вовсе не кисну с утра до ночи, – говорит он. – У меня есть своя жизнь. Понимаете?

– Конечно, – поддакиваю я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– И о вас я совсем не думаю, совсем, черт возьми. Так что…

– Но это же и есть… За что? Почему вам так сложно ответить?

Знаю, нужно свернуть разговор, однако этот вопрос нестерпимо меня мучит, и мы его уже затронули. Наконец-то. Если День «Д» чем-то и хорош, то именно тем, что можно избавиться от многослойного нагромождения вежливости, отделяющего нас от правды.

Раз уж на то пошло, я отбрасываю все свое показное хладнокровие. К черту правильное выражение лица, правильные слова, правильное поведение.

– Что во мне такого ужасного? – в лоб спрашиваю я. – Я всего лишь…

Слышу мою мать: вампир, убийца, демон, ошибка… Случайность.

– Нет-нет, ничего подобного. – Мэтью энергично мотает головой, насупив брови. – Вы – жена Хью. А моя жена… умерла. Я остался один, но… – Он сдерживается, проглатывает какое-то слово, какое-то ругательство, его душит горе.

Я понимаю все так же четко, как если бы он прочел четырехчасовую лекцию. Я – ходячее оскорбление памяти Джулии. Я жива, она мертва. Джулия – пепельные кудри, нежный румянец на щеках, смеющиеся глаза. Каждый раз, видя ее фото на стене в гостиной Джо, я думаю, что могла бы с ней подружиться. А вышло так, что я приехала на остров в день ее похорон. Вот они мы: Хью, беззаботно наслаждающийся семейной жизнью, и я, не замечающая чужой боли, иностранная дамочка с ее тупоумием и склонностью бродить где ни попадя, с ее невоспитанным псом и хорошенькими живыми детишками. Отвратителен уже один факт моего существования.

Мэтью неотрывно на меня смотрит, прерывисто дыша, словно запыхался в драке, а потом разражается хохотом. И сразу превращается в другого человека. Молодеет на десять лет.

– Вы вправду хотите, чтобы я проговорил это по буквам? – Он всплескивает руками. – Я никогда не считал вас одной из тех девушек, которые притворяются дурочками,