Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

– Хорошо, – говорит Артур, – но почему оно не может просто затопить все вокруг? Я бы скорее понял, если бы вокруг края вулкана возникло углубление, а не эта скала.

– Именно! – восклицает Стефан.

Но Ганс, улыбаясь, трясет головой. Жестом он показывает, чтобы ему вернули флягу с бренди.

– Дело в том, что лавовый щит Олимпа – это цельный кусок породы, слоистый, да, но, по сути, это одна большая базальтовая шапка, помещенная на слегка мягкую поверхность. Сейчас самая крупная, с большим отрывом, часть массы этой шапки расположена вблизи центра – вершина вулкана, которая, как вы знаете, по-прежнему пока намного выше нас. Так что шапка – это единый кусок породы, и базальт имеет определенную податливость по отношению к нему, как и любая другая порода. Даже сама шапка по-своему податлива. Сейчас центр просаживается еще сильнее, потому что он самый тяжелый, а наружный край щита, как часть единой податливой шапки, поднимается вверх.

– Вверх на двадцать тысяч футов? – изумляется Артур. – Да ладно тебе!

Ганс пожимает плечами.

– Не забывай, что вулкан возвышается на двадцать пять километров над окружающей его равниной. Его объем в сто раз больше объема крупнейшего вулкана на Земле, Мауна-Лоа, и уже как минимум три миллиарда лет давит на эту точку.

– Но если так, то это не объясняет, почему уступ получился таким симметричным, – возразила Френсис.

– Совсем наоборот. На самом деле это очень показательно. Внешний край лавового щита поднялся, так? И смещается все выше и выше, пока ему позволяет податливость базальта. Иными словами, щит обладает ровно такой же податливостью и не более. И в момент, когда напряжение станет слишком большим, порода отвалится, и внутренняя сторона разлома продолжит подниматься, а то, что лежит за точкой разлома, – осядет. Так что получается, равнины внизу, под нами, тоже относятся к лавовому щиту Олимпа, но лежат за точкой разлома. И раз лава была везде примерно одной плотности, то отступила во все стороны на одинаковое расстояние от вершины. Вот и получился более-менее круглый уступ, по которому мы сейчас с вами поднимаемся!

Ганс величаво отмахивается рукой. Френсис фыркает. Артур замечает:

– Трудно в это поверить. – Он стучит по полу. – Так вторая половина этой пещеры завалена где-то в той осыпи внизу?

– Именно! – подхватывает Ганс. – Хотя та половина никогда и не была пещерой. Это скорее небольшой круглый слой туфа, охваченный более твердой базальтовой лавой. Но когда щит разломался и образовался уступ, это отложение туфа разделилось пополам и открылось воздействию эрозии. И вот спустя несколько эонов мы имеем эту уютную пещерку.

– Трудно поверить, – повторяет Артур.

Роджер отпивает из фляги и мысленно соглашается с Артуром. Удивительно, с каким трудом ареологические теории, в которых горы ведут себя, будто пластмасса или зубная паста, сочетаются с реальностью огромных прочных кусков базальта.

– Время, которое необходимо для таких изменений, и вообразить-то трудно, – замечает Роджер вслух. – Они требуют, наверное… – Он делает взмах рукой.

– Миллиарды лет, – подсказывает Ганс. – Мы такое количество представить не можем, да. Но мы можем видеть определенные признаки этого.

«И еще нам достаточно трех столетий, чтобы эти признаки уничтожить, – говорит про себя Роджер. – Или бо́льшую их часть. И устроить вместо них парк».

Над пещерой скала немного наклоняется назад, и гладкость Яшмового пояса сменяется сложным склоном, где вперемежку – ледяные рытвины, выступы, мелкие горизонтальные щели, будто бы подражающие пещере внизу. Этих ступеней, как их называют, следует избегать не меньше, чем трещин на ровной поверхности, поскольку их потолки представляют серьезное препятствие. Лучше подниматься по ледяным оврагам, поэтому нужно просто прокладывать себе путь по, так сказать, вертикальной дельте, похожей на след молнии, пропалившей поверхность скалы и затем замерзшей. Каждое утро, когда скалу освещает солнце, примерно на час начинается период особо частого падения камней и льдин, а после обеда, когда оно уходит, следует еще один камнепад. Иногда они летают очень опасно, и однажды утром кусок льда попадает Ханне в грудь.

– Нужно стараться оставаться в углублении между льдом в овраге и самой скалой, – говорит Мари Роджер, когда они отступают в одно из ущелий.

– Или быть там, куда шел, ко времени, когда всходит солнце, – добавляет Дугал.

И по его совету Айлин решает начать подъем задолго до рассвета, чтобы успеть пройти открытый участок пути. Будильник на часах срабатывает еще в холодной темноте. Роджер поворачивается в своем мешке, желая выключить звонок, но это оказывается будильник его соседа по шатру. Он со стоном садится и включает свою печь. Вскоре металлические кольца наверху кубической печки сияют приятным оранжевым теплом, нагревающим воздух в шатре и дающим немного видимости. Айлин и Стефан сидят в своих мешках, пытаясь проснуться. Волосы взъерошены, лица отекшие и усталые. Три часа утра. Айлин ставит на печку кружку со льдом, приглушая освещение. Затем включает лампу на минимум, но и этого достаточно, чтобы Стефан застонал. Роджер зарывается в сумку с едой и достает чай и сухое молоко. Завтрак восхитительно теплый, но ему вдруг захотелось посетить удобный, но холодный пещерный туалет. Надевает ботинки – самая противная часть процесса экипирования. Будто засовываешь ноги в ледышки. Затем он выходит из теплого шатра в холод пещеры. В темноте шагает к туалету. Другие шатры тускло мерцают – время для очередного рассветного приступа верхних склонов.

Ко времени, когда появляется Архимед, первое рассветное зеркало, они поднимаются уже около часа – и все это время им светили лишь фонарики на шлемах. Зеркальный рассвет получше – теперь они сносно видят, а скала и лед еще не достаточно нагрелись, чтобы начать падать. Роджер взбирается по ледниковым оврагам с кошками на ногах – ему нравится их использовать, вгрызаясь в податливый лед передними шипами и затем прилипая к склонам, словно с помощью клея. Идущий следом за ним Артур, воздавая хвалу своим кошкам, напевает:

– Человек-паук, человек-паук, человек-паук, человек-пау-у-у-у-ук!

Но стоит оказаться над перилами, лишний воздух для пения заканчивается: быть ведущим чрезвычайно тяжело. На одном из питчей Роджер осознает, что висит буквально распластавшись: правая нога впилась в ледопад, левая зарылась в очень узкое углубление, левая рука держится за рукоять ледоруба, крепко всаженного в ледопад над головой, а правая – усиленно крутит ручку ледобура, который в этом ущельице служит ему вместо крючка. В эту минуту он понимает, что находится в десятке метров над ближайшим страховочным пунктом, закрепленным там тремя крошечными клиньями. И он набирает в грудь побольше воздуха.

На вершине того питча оказывается небольшой выступ, где можно отдохнуть, и когда Айлин подтягивается на перилах, то находит Роджера и Артура лежащими на камне в утреннем свете, будто две рыбины, вытащенные из воды. Глядя на них, она пытается перевести дух, и ей это едва удается.