Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

Судя по голосу, Айлин раздражена не на шутку.

Мари настаивает, что первая команда хорошо справляется и еще не устала.

– Дело не в этом. Завтра спускайтесь в Первый лагерь и заканчивайте там с вещами. Нижняя команда пойдет вверх и перевезет Второй лагерь к Третьему, а те, кто сейчас во Втором, сделают ходку к Третьему и попробуют пойти ведущими. Вот как должно быть, Мари.

За радиопомехами слышно, как Дугал говорит что-то Мари. Наконец Мари соглашается:

– Да, мы все равно будем нужнее, когда начнется более сложный подъем. Но сильно замедляться мы не можем.

После этого разговора Роджер выходит из шатра и садится на выступ, чтобы понаблюдать за сумерками. Далеко на востоке поверхность еще освещена, но постепенно затемняется, окрашиваясь тускло-сиреневым под чернильным небом. Зеркальный сумрак. Сверху то тут, то там искрятся звезды. Воздух прохладный, но ветра нет, и он слышит, как Ганс и Френсис в своем шатре спорят о ледниковой шлифовке. Френсис, ареолог в некоторой степени, явно не согласна с Гансом в вопросе происхождения уступа и во время подъема занимается в том числе поиском каких-либо свидетельств в самой породе.

Айлин подсаживается к Роджеру.

– Не возражаешь?

– Нет.

Она молчит, и он осознает, что она, может быть, расстроена.

– Мне жаль, что с Мари так трудно поладить, – говорит он.

Она отмахивается рукой.

– Она всегда такая. Это ничего не значит. Она просто хочет подниматься, и все. – Айлин усмехается. – У нас такое случается в каждой совместной экспедиции, но она все равно мне нравится.

– Хм. – Роджер поднимает брови. – Никогда бы не подумал.

Она не отвечает. Они еще какое-то время просто сидят рядом. Мысли Роджера возвращаются к прошлому, и его вновь охватывает уныние.

– Ты будто… обеспокоен чем-то, – замечает Айлин.

– Э-э, – протягивает Роджер, – наверное, всем. – И морщится от такого признания. Но она словно пытается понять.

– Так ты, значит, боролся со всем терраформированием сразу? – спрашивает она.

– Да, практически. Сначала возглавлял группу лоббистов. Ты тоже, наверное, в ней состоишь – «Исследователи марсианской природы».

– Я плачу взносы.

– Потом в Красном правительстве. И в Министерстве внутренних дел – после того, как Зеленые пришли к власти. Но из всего этого ничего не вышло.

– Так почему же?

– Потому что… – Он вздыхает, делает паузу и начинает снова: – Потому что мне планета нравилась такой, какой была, когда мы на нее попали. Раньше она многим такой нравилась. Она была так красива… и даже более того. Она была головокружительна! Размеры, формы – вся планета эволюционировала, сам ее рельеф, целых пять миллиардов лет, и следы всех этих лет до сих пор оставались на поверхности, их можно было увидеть и прочитать, если знать, как. Это было настоящее чудо.

– Величественное – не всегда красивое.

– Верно. Оно превосходило красоту, честное слово. Однажды я вышел к полярным дюнам, понимаешь… – Но дальше он не знал, как об этом рассказать. – И мне показалось, что у нас ведь уже есть Земля, понимаешь? Что здесь нам еще одна не нужна. А все, что делали они, это разрушали ту планету, на которую пришли. И уничтожили ее! А сейчас у нас… да что там. Что-то наподобие парка. Лаборатория для испытания новых растений и животных. И все, что я так сильно любил в те годы, теперь исчезло. Теперь этого больше не увидишь.

В темноте он видит, как она кивает.

– И дело всей твоей жизни…

– Потеряно! – Он не может скрыть отчаяния в голосе. И вдруг он больше не хочет сдерживаться, хочет дать ей понять его чувства. Он смотрит на нее. – Двести лет жизни полностью потеряны! Я хочу сказать, с таким же успехом я мог бы… – Но он не знает, что придумать.

Долгая пауза.

– Ты хотя бы помнишь, – тихо произносит она.

– И что в этом хорошего? Уж лучше бы забыть, честное слово.

– О, ты же не знаешь, каково это.

– А, прошлое. Проклятое прошлое. Не такое уж оно прекрасное. Просто мертвое.

Она качает головой.

– Наше прошлое никогда не умирает. Ты читал Сартра?

– Нет.

– Жаль. Он мог бы здорово помочь тем, кто там долго живет. Например, он предполагает, что есть два способа смотреть в прошлое. Можно думать о нем как о чем-то мертвом и зафиксированном навечно, как если бы оно было частью тебя, но ты никогда не можешь изменить ни его само, ни то, что оно означает. В этом случае твое прошлое ограничено и даже может влиять на то, кто ты есть. Но Сартр не соглашается с таким способом. Он говорит, что прошлое непрерывно меняется в силу того, что мы совершаем в настоящем. Значение прошлого переменно, как наша свобода в настоящем, потому что каждое наше новое действие может перевернуть все с ног на голову!

– Экзистенциализм, – хмыкает Роджер.

– Ну, называй как хочешь. Это часть философии свободы, о которой писал Сартр. Он говорит, что единственный способ возыметь власть над прошлым – независимо от того, помнишь ты его или нет, я бы сказала, – это дополнить его новыми действиями, которые придадут ему новую ценность. Он называет это «принятием» прошлого.

– Только иногда это бывает невозможно.

– Не для Сартра. Прошлое всегда принято, потому что мы не вольны перестать создавать для него новые ценности. Вопрос лишь в том, что это за ценности. Для Сартра вопрос не в том, примешь ли свое прошлое, а в том, каким ты его примешь.

– А для тебя?

– Я с ним в этом солидарна. Поэтому и читаю его последние несколько лет. Это помогает мне понимать вещи.

– Хм. – Роджер обдумывает ее слова. – В колледже ты училась на английском, ты это знала?

Она не отвечает.

– Так… – Она легонько подталкивает его плечом. – Ты должен решить, каким примешь свое прошлое. Теперь, когда твоего Марса уже нет.

Он вновь задумывается. Она поднимается.

– Завтра мне еще заниматься снабжением.

– Ладно. Увидимся в шатре.

Немного смятенный, он смотрит, как она уходит. Высокая темная фигура на фоне неба. Женщина, которую он помнит, была не такой. После того, что она сейчас сказала, эта мысль кажется ему почти смешной.

Следующие несколько дней все члены команды вовсю переносят снаряжение в Третий лагерь, кроме двоих, которых отправили искать путь к следующему. Как оказалось, сам Овраг прекрасно подходит для использования лебедки, поэтому бо́льшую часть вещей поднимают в Третий лагерь сразу же после того, как ее приносят во Второй. Каждый вечер они переговариваются по радио, и Айлин подбивает итоги прошедшего дня и раздает приказы на следующий. Находясь в других лагерях, Роджер прислушивается к ее голосу, обращая внимание на ее расслабленный тон, на то, как она на ходу принимает решения и как легко меняет манеру общения в зависимости от того, к кому обращается. Роджер приходит к мнению, что она весьма хороша в своем деле, и задумывается, относятся ли их беседы только лишь к ее рабочим обязанностям. Почему-то ему кажется, что нет.