Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени - Николаос Хриссидис

[Вместо него] в распоряжении у риторов имеются другие инструменты, позволяющие прояснить предмет с большей подробностью. [Например,] философ или ритор может дать определение человека, исходя из его причин, следствий или чего-либо иного. Например, [можно сказать,] что [человек] – животное, рожденное для бессмертия; что он есть отражение божественного величия. По большей части это описания, а не определения. Чтобы вы лучше поняли, добавлю также, что многие предметы, принадлежащие к разным видам, объединяет общая родовая принадлежность, что мы видим в случае животных, к коим причисляют человека, льва, лошадь, орла и так далее444.

При разговоре о различиях Иоанникий приводит в качестве примера саму риторику. Ссылаясь на аристотелевские определения риторики, он объясняет, что в данном случае понятие «риторика» поддается определению, причем в качестве рода выступает dynamis (мастерство, способность). Ведь риторика принадлежит к тому же роду, что и прочие науки, такие как грамматика, поэтика и диалектика. Она отличается от других искусств в том отношении, что лишь перед риторикой стоит задача поиска доступных средств убеждения, позволяющих оратору внушить слушателям свою точку зрения по данному вопросу. Другим примером может служить крест: в определении креста можно следовать Иоанну Златоусту, называя его надеждой христиан, поводырем слепых, надеждой для отчаявшихся и прочее445.

Поднимая тему определений на основе следствий, Иоанникий сперва излагает концепцию причины (aitia), поскольку именно причины влекут за собой следствия. Соответственно, он проводит различие между материальными причинами (aitia hylike), формальными причинами (aitia eidike), фактическими причинами (aitia poietike) и конечными причинами (aitia telike). Ссылаясь на конкретные положения аристотелевской физики и метафизики, он вкратце объясняет, что все это – истинные причины, без которых не обойтись ни одному предмету. Таким образом, по утверждению автора, не составляет труда найти такие следствия, которые можно использовать, чтобы дать определение. Впрочем, при поиске этих следствий не стоит чересчур вдаваться в тонкости и подробности (надо полагать, потому, что ритор не диалектик, занимающийся строгими доказательными рассуждениями). Приводя пример определения, основанного на следствиях, Иоанникий ссылается на Амвросия Миланского, таким образом определяющего пьянство:

Пьянство есть разжигание [anapsis] безумия, парная баня [pyriama] наслаждения, распутства [aselgeias]446, невоздержанности, разврата и педерастии, отрава мудрости. Пьянство преображает чувства и тела людей. Посредством него люди превращаются из людей в ржущих лошадей447.

Несомненно, Иоанникию был отлично известен уровень потребления алкоголя в России, и неудивительно, что он обращается к этой теме на своих уроках. Это лишь одна из нередких попыток Лихудов учитывать в своей преподавательской деятельности потребности и запросы своего окружения в Московии.

В качестве примеров перечисления (aparithmesis) Иоанникий ссылается на составные части человеческого тела и на различные виды добродетели, из которых складывается род «добродетель» (arete). Стоит отметить, что здесь Иоанникий отходит от своей прежней практики, когда он давал краткие иллюстративные примеры различных тем, и предлагает в качестве очередного примера три речи, в которых он обращается к теме перечисления448. Одна из них по сути представляет собой панегирик митрополиту Иову, который был покровителем Лихудов, когда они жили в Новгороде449. Прибегая к всяческим изыскам и преувеличениям, Иоанникий переосмысливает традиционные темы филантропии и святости с тем, чтобы они соответствовали такой фигуре речи, как перечисление. Призвав на помощь нисходящую социальную иерархию, автор превозносит Иова как «светило сострадания и благоразумия» в глазах больших людей (tois men archousi kai protois), «образец и пример» для среднего сословия (tois mesazousin) и «большую подмогу… ниспосланную Богом», для нижних слоев общества. Явно имея в виду самого себя, автор также добавляет, что Иов – «надежда на будущее» для тех, кто входит в число его домочадцев450.

Сравнение 1‐й книги риторики Иоанникия с 1‐й книгой риторики Софрония показывает, как мало различий имелось между учениями обоих братьев. Во вступлении к своему учебнику Софроний тоже объявляет риторику «царицей искусств» и проводит различие между божественной, героической и человеческой риторикой451. Вторя Влахосу, Софроний также признает аристотелевское определение риторики и проводит различие между двумя целями риторики, внутренней и внешней. Внешняя цель, «со стороны ритора», состоит в том, чтобы найти убедительные аргументы, уместные с точки зрения разбираемого предмета; внутренняя, «со стороны судей или слушателя», заключается в том, чтобы оратор действительно убедил свою аудиторию452. На первый взгляд может показаться, что братья дают разные определения риторики: Софроний производит впечатление намного более строгого аристотелианца, чем его брат. Однако такой вывод ошибочен, поскольку, как отмечалось выше, Иоанникий, несмотря на его несколько неаристотелевское определение искусства, в конечном счете все же проводит грань между «задачей» и целями риторики. Это противопоставление отражает проведенное его братом различие между внешними и внутренними целями риторики. Более того, Софроний сравнивает пользу риторики с пользой военного искусства и ярко описывает, как хороший ритор может завладеть телом и разумом своей аудитории, – точно так же, как красноречивый вождь способен воодушевить своих солдат и побудить их к сражению453. Он признает в качестве предмета риторики «любой вопрос», но, в отличие от Иоанникия, вкратце разбирает тему о том, что может служить этим «вопросом». Более того, Софроний, подобно Влахосу, который следовал Аристотелю454, подвергает изучению thesis и hypothesis как способы дать определение любому разбираемому вопросу455. Предметом thesis являются абстрактные и общие вопросы, не ограниченные теми или иными обстоятельствами, такими как время, место или какая-либо конкретная личность. С другой стороны, hypothesis обуславливается именно такими обстоятельствами и потому сводится к рассмотрению конкретного вопроса. Таким образом, сфера риторики охватывает любые вопросы, как общие, так и конкретные, поскольку, как уже указывал Софроний, предметом риторики может быть что угодно. Хотя Софроний в данном случае не приводит прямого сравнения риторики с диалектикой (более того, у него даже нет упоминаний о диалектике), его рассуждения о thesis и hypothesis следует рассматривать в контексте античной дискуссии о взаимосвязи между двумя этими искусствами. Вопрос о взаимоотношениях между риторикой и диалектикой служил предметом бесконечных дебатов по крайней мере со времен Платона и Аристотеля. В число затрагиваемых вопросов входил и вопрос о том, к чему относится инвенция (с ее «темами» (topoi)) – к диалектике или к риторике. Аристотель проводил различие между диалектикой и риторикой как между науками, имеющими дело с философскими и с конкретными вопросами соответственно. Кроме того, он рассматривал инвенцию и в своей «Риторике», и в «Топике». Цицерон подчинял диалектику риторике, хотя и считал, что инвенция принадлежит в первую очередь к сфере риторики. Боэций впоследствии объявил риторику служанкой диалектики; согласно его взглядам, общими темами надлежало заниматься диалектике, в то время как конкретные темы являются предметом