Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

решеткой Павяка, он уставился на меня так, будто не верил своим глазам. Позже он успел сообщить мне, что его родителей и Микки депортировали и что сейчас он один. Эдзя сказала мне сегодня, что Стефу Мушкат тоже депортировали.

Сегодня в Павяк доставили большую группу евреев, пойманных на арийской стороне. Мы видели их, когда нас водили в баню на еженедельную дезинфекцию. В бане нас тоже отделяют от других женщин-заключенных, но при входе и выходе, а также во время одевания мы можем говорить с ними совершенно свободно. Давно подкупленная нами надзирательница делает вид, что ничего не видит.

На выходе из бани мы встретили женщину, миссис П., и ее маленькую дочь, выходивших из специальной дезинфекционной камеры для больных кожными заболеваниями. Маленькая девочка лет пяти беззаботно бегала по тюремному двору и улыбалась, привлекая всеобщее внимание своим хорошеньким личиком, чем-то напоминавшим Ширли Темпл. Многие из нас отметили это сходство. Ее мать оказалась знакомой одной из интернированных женщин, Туси В. Мы узнали, что мать и дочь скрывались на арийской стороне под вымышленными именами, пока на них не донес сосед-поляк. Теперь судьба ее самой и маленькой дочери предрешена. Девчушка запомнила свое новое имя и, когда кто-то называет ее им, сразу откликается.

Мы познакомились также с другой матерью и ребенком, оказавшимися в похожей ситуации. Женщины горько плакали, рассказывая нам свои истории, а дети спокойно играли у их ног.

Варшавские евреи ждут депортации на площадке погрузки (Umschlagplatz). Площадка была оборудована на железнодорожной рампе на улице Ставки и использовалась в 1942–1943 годах, в ходе депортаций в лагерь уничтожения Треблинка

Во дворе, где мы совершаем наши ежедневные прогулки, лежат кучи репы и свеклы, заготовленные на ближайшие месяцы. Наше меню теперь немного отличается: супы готовят из репы. Всякий раз, когда нам кажется, что украинская охрана на секунду утратила бдительность, мы бросаемся к куче овощей и хватаем одну из больших желтых реп. Они приятны на вкус в сыром виде и наполняют желудок на целый день. Часто нам также удается украсть несколько свекл. Если украинец хоть на минуту выходит за ворота, вся группа заключенных устремляется к овощам, как стая голодных волков. Иногда из кастрюли, в которую чистили морковь, выпадает несколько штук. Морковь – это деликатес, только по воскресеньям и другим праздникам мы находим кусочек моркови в супе.

Во время прогулок по садику во дворе тюрьмы мы говорим о нашем неопределенном будущем. Сегодня, когда мы стояли в тени трех больших деревьев Павяка, Фелиция К., дочь жены великого раввина, мадам Ш., сказала нам, что если нас пошлют на Умшлагплац, то лучше принять яд. Она заверила нас, что скоро получит специальные таблетки для этой цели. Услышав эти слова, я вздрогнула, и, как ни странно, в тот момент моя воля к жизни была сильнее, чем когда-либо.

Комиссар, который иногда нас навещает, сегодня сказал, что двадцать третьего числа этого месяца нас отвезут в лагерь для интернированных американцев в Германии. Женщин, по его словам, отправят в Либенау у Боденского озера, а мужчин – в Лауфен. Не знаю, сколько правды в этом утверждении. Когда наш представитель мистер С. спросил комиссара, куда интернировали английских и нейтральных граждан, тот ответил, что они находятся в лагере под Сосновцем. Это ложь, потому что мы знаем, что вокруг Сосновца нет лагерей, и мы также знаем, что этих людей депортировали в лагерь смерти вместе с другими обитателями гетто. Мистер С. задал свой вопрос только для того, чтобы посмотреть, как отреагирует нацист[80].

Ежедневно к складам награбленного еврейского имущества, устроенным в домах на улице Дзельной напротив тюрьмы, подъезжают десятки подвод с мебелью и другими вещами. Некоторые интернированные узнали на этих телегах свою мебель. Ужасно и то, что возницами на этих подводах часто являются близкие знакомые: врач, инженер, бывший богатый купец или адвокат. Нацисты отправляют интеллектуалов на самый тяжелый физический труд.

На одной из таких телег я заметила нашего великого пианиста Владислава Шпильмана. Его вид заставил меня содрогнуться. Он был худым и измученным, костюм болтался на нем, как мешок. На рукавах сплошные заплаты, а воротник порван. На руке у него висела сумка с хлебом. Его глаза были пустыми, и он, казалось, почти не дышал.

Подводы проезжают длинным рядом перед нашими окнами. Двое мужчин сопровождают водителя, чтобы помочь ему разгрузиться. Когда подошла очередь Шпильмана, я видела, как он задыхался каждый раз, когда ему приходилось поднимать тяжелую мебель. Он и двое его помощников долго возились с роялем, который то и дело падал обратно в тележку, звеня струнами. Вдруг из дверного проема выбежал наблюдавший за ним немец и начал его ругать. Шпильман попытался оправдаться и показал на тяжелые ножки рояля, но в ответ получил только пощечину.

В какой-то момент пианист повернулся к нам: видимо, он почувствовал наш взгляд. Он горько улыбнулся и опустил голову. Он узнал своих знакомых, бывших восторженных слушателей на его концертах. Сбитый с толку и пристыженный, он отвернулся и продолжил свою работу. Через полчаса подвода была пуста. Владислав Шпильман забрался обратно на сиденье и вытер рукой пот со лба. Он натянул вожжи, и лошади пошли иноходью.

8 октября, 1942

Через Зелига мы получили письмо от Рутки, в котором она рассказывает, как почти чудом спаслась от депортации. «Мы стояли в длинной очереди, – пишет она, – все рабочие фабрики Ашмана, где мой отец – один из главных надзирателей. Брандт (нацист, руководивший депортациями в Варшаве) стоял рядом и указывал, какие лица направляются в Треблинку. В какой-то момент он указал на мою мать и приказал ей выйти из строя. Я подбежала к ней и сказала, что пойду с ней. Брандт посмотрел на меня и вдруг начал улыбаться. Я думала, что он расстреляет меня на месте, но, к моему удивлению, он приказал нам с мамой вернуться в ряды людей, которым предписано продолжать работать на заводе. Сначала я подумала, что он шутит, но он именно это имел в виду. Меня так потрясла эта ситуация, что я заболела и провела две недели в постели. Я встала несколько дней назад, но до сих пор чувствую боли во всех суставах. Я не вижу никого из наших друзей: большинство из них убиты или депортированы. Мы много работаем весь день; когда мы приходим домой, то спим как убитые и в шесть утра едва можем снова встать. Несколько мужчин попросили меня жить с