Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

Площадь гетто значительно сократилась. Его граница теперь проходит по улицам Смоча, Геся, Францишкая, Бонифратерская, Мурановская, Покорная, Ставки, Дзика и Щесливая, а также по Парижской площади. Всем общественным учреждениям и оставшимся мастерским было приказано переехать на новую территорию. Этот приказ немецких властей датирован 27 сентября. Стены, окружающие новый квартал, будут иметь высоту девять футов. Еврейская полиция должна поддерживать порядок во время переезда. Фабрики, которые нельзя переместить, окружат специальными стенами, а рабочие должны будут жить в соседних зданиях. Работу будет контролировать служба «Веркшутц» (Werkschutz), состоящая из бывших сотрудников еврейской полиции. Ряд фабрик с рабочими-евреями остался за пределами сокращенного гетто, на улицах Лешно, Кармелицкая, Новолипки, Смоча, Новолипье и Желязная – это фабрики Тебенса, Шульца, Рериха, Гофмана, Шилинга и Голльмана. У Тебенса также остались заводы на улицах Ципла, Твардая, Простая и Сеглана. Некоторые фирмы прибегают к клеймению своих работников печатями, чтобы их было легче узнать во время блокады, тем самым защищая их от депортации. Рабочим «штампуют» различные части тела, чтобы нацистские охотники не ошиблись.

За клеймо рабочие должны платить налог в размере трех злотых в день, который вычитается из их заработной платы. Они также платят два злотых в день за еду, которую они получают на фабриках. Теперь каждый рабочий должен носить номер и значок своего завода. Говорят, что на всех этих фабриках в настоящее время заняты около 30 000 еврейских рабов. В общине работают около 3000 человек.

Каждый день нацисты выдвигают общине новые требования. Они хотят получить всевозможные товары, например кофе, шоколад и другие уже не существующие деликатесы.

1 октября, 1942

Гетто теперь представляет собой не что иное, как огромный трудовой лагерь. Днем улицы почти пусты. Движение заметно только в шесть утра, когда люди идут на работу. Через окна мы видим мужчин и женщин, выходящих из домов и спешащих к различным сборным пунктам, откуда они маршируют воинским строем на фабрики. Их строят в четыре ряда, и они передвигаются в сопровождении членов «Веркшутц» и немецких патрулей. После восьми утра редко можно увидеть мужчину на улицах гетто. С двенадцати до часу перерыв на обед. На заводской двор выносят большой котел, и рабочие выстраиваются в очередь с мисками в руках, чтобы получить свой жидкий суп.

После семи вечера улицы снова заполняются рабочими, спешащими домой в свои квартиры. Позже никто не осмеливается выйти, потому что повсюду таятся немецкие патрули. Такова сейчас жизнь в гетто. Наш народ живет под самой сенью смерти, но каждый думает, что, несмотря ни на что, он сумеет все это вытерпеть и выжить. Без этой надежды, проистекающей из какого-то чудесного источника, еще пока живые евреи в гетто совершили бы массовое самоубийство.

Советские самолеты бомбят каждую ночь. Взрывы сотрясают стены Павяка. Мы теперь так привыкли к этим бомбежкам, что ждем их с нетерпением: они как привет из свободного мира. Самолеты прилетают каждую ночь примерно в одно и то же время, около одиннадцати часов, а сигнал «все чисто» звучит только в два часа ночи.

Но что самое ужасное, так это постоянный свист и стрельба элитной гвардии, длящиеся всю ночь: ведь розыск в гетто продолжается до сих пор.

2 октября, 1942

Сегодня в окно я увидела свою подругу Эдзю. Судя по всему, она снова работает в бывшем детском доме. В обеденный перерыв, когда польский полицейский и немецкая стража, патрулировавшая Павяк, свернули на улицу Везенная, ее муж Зелиг бросил мне письмо от Ромека. Я развернула записку дрожащими руками. Это было первое известие, которое я получила о нем за четыре месяца.

Он написал, что не знал, что я все еще в Варшаве, а думал, что меня давно депортировали. Его мать и сестра живы и работают в одной из мастерских. Он больше не живет со своей семьей, а живет с двоюродным братом и молодой девушкой. Поначалу это меня возмутило, но позже в письме он объяснил причину столь странного партнерства двух молодых людей и девушки. Тысячи в гетто живут так: мужей разлучили с женами и детьми, детей с родителями, и каждый спит там, где может найти место. Люди, которые раньше были совершенно незнакомы друг с другом, теперь живут вместе, как близкие родственники. Мужья, чьи семьи депортировали, пытаются избежать одиночества и просят первую встречную женщину остаться с ними. Женщина несколько облегчает мужчине жизнь, а вдвоем люди чувствуют себя в большей безопасности среди ужаса. Таким образом, люди собираются вместе совершенно случайно и утешают друг друга. Ромек также написал, что по воскресеньям, когда он не работает, он встречается с Тадеком Зайером и другими друзьями. Почти никого из наших общих знакомых в гетто не осталось. Долек Амстердам живет где-то на арийской стороне; он бежал со своим дядей, который был одним из лидеров так называемых «Тринадцати». Рутка жива. «Я постараюсь написать тебе снова, когда это будет возможно, – закончил Ромек письмо. – Ты можешь отвечать по этому же каналу. Всегда твой, Ромек».

4 октября, 1942

Сегодня перед нашими окнами неожиданно появился дядя Аби. Мы ничего не знали о нем после депортации еврейской полиции и думали, что его больше нет в гетто, поэтому, увидев его, мы были вне себя от радости. Он уже не носил полицейскую форму, и выглядел он ужасно. Он рассказал нам, что во время блокады ему удалось сбежать в другую часть гетто вместе со своей женой Люсией. Сейчас он работает на фабрике, которая находится за пределами новых границ. Он закатал рукав и показал нам большую синюю печать на своей худой руке. Таким образом, он стал одним из счастливчиков, штампованных рабов. «Я пытаюсь перевестись на работу в дом напротив тюрьмы, чтобы иметь возможность видеться с вами, – сказал он. – Зелиг помогает мне, и мне сказали, что мой перевод состоится завтра».

5 октября, 1942

Сегодня утром мы встали в семь, смотрели на улицу и были в восторге, когда увидели дядю Аби среди группы людей, пришедших работать в бывший детский дом. Мы видели, как надзиратель пересчитывал рабочих у входа. Зелиг помахал нам рукой и указал на дядю Аби, который, видимо, не осмелился обернуться, чтобы поприветствовать нас. Позже мы видели его через окна дома, и он сиял от счастья, когда смотрел на нас.

Среди рабочих я заметила и бывшего председателя нашего Молодежного клуба на Сенной Манфреда Рубина. Зелиг сделал все возможное, чтобы собрать всех наших выживших друзей в группу, которой он руководит. Когда Манфред Рубин увидел меня за