Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

триумф – увы, не переросший во всенародную славу). Ольга Максакова хорошо запомнила волнующий момент:

Почти слепой Наум подписывал свои сборники, я помогла плохо ходящему Юре вскарабкаться на несколько ступенек, он назвал себя, круглый Коржавин с трудом встал из‐за стола, они обнялись; кажется, оба расплакались. На этом вечере Юра сделал несколько набросков, потом по памяти написал зеленого Коржавина – сейчас эта работа хранится в Литературном музее.

Серединой 1960‐х датируется и знакомство Ларина с другим представителем литературной среды, отчасти диссидентской, – с Натальей Ивановной Столяровой. Как мы помним из предыдущей главы, он так и не получил повторной, персональной аудиенции у Эренбурга, а вот с секретарем Ильи Григорьевича у него завязалась долгая дружба. Хотя ограничивать роль Столяровой в жизни московской интеллигенции одной лишь секретарской функцией, пусть даже при столь значительной фигуре, как Эренбург, совершенно несправедливо. Она была человеком бурной, драматической биографии, куда уместились и скитания по Европе в раннем детстве вместе с родителями-эмигрантами (оба были членами партии социалистов-революционеров, причем мать – еще и тюремной беглянкой, приговоренной к смертной казни за участие в неудачном покушении на Столыпина), и воспитание в приемной семье, и учеба в Сорбонне, и душераздирающий роман с писателем Борисом Поплавским, рано и загадочно умершим, а ныне культовым среди интеллектуалов, и приезд в Россию, которой она никогда не видела, в середине 1930‐х, что обернулось для нее восемью годами лагерей. Позднее, начав работать у Эренбурга, да и после его кончины, Наталья Ивановна принимала деятельное участие в диссидентском движении – в частности, помогала переправлять за границу рукописи Солженицына и Шаламова.

Юру она полюбила, видимо, сразу, с первой встречи. Сам Ларин описал их знакомство так:

Я получил от нее письмо. Она представилась секретарем Эренбурга. Написала, что к ней приехал ее давнишний приятель Анатоль Копп – историк авангардной архитектуры 20‐х годов. «Вы знаете – Голосов, Веснин и так далее. И вот он будет у меня три дня. Если вы сможете, ему будет очень интересно, потому что у него есть даже глава – Юрий Ларин». Дело в том, что Юрий Ларин был одним из основателей домов с выраженными новыми принципами архитектуры, коммунистическими. Например, он предлагал строить дома, где не было бы кухонь, а просто общие столовые, куда жильцы могли ходить обедать. Вся остальная площадь предназначалась для жилья.

Я пришел к Наталье Ивановне. Она жила в маленькой квартирке в Даевом переулке. Познакомила меня с Коппом, который подарил мне свою книжку, изящно изданную, с надписью «Юрию Ларину в память о Юрии Ларине». Он предлагал сотрудничество, потому что узнал, что я учусь на дизайнерском факультете. Но я сразу отказался от участия в этой работе, сказав, что намереваюсь после Строгановки целиком заниматься живописью.

Несмотря на не слишком продуктивный итог визита, Столярова прониклась к Ларину и симпатией, и доверием. «Она была очень отчаянная, и все опасались ее многообразных связей, не очень понятных. Но надо сказать, что ко мне она относилась всегда очень хорошо». Упомянутое хорошее отношение включало в себя и привлечение Юры к конспиративному сегменту ее жизни. Нет, не ко всему этому сегменту: многое она держала в тайне и от Ларина тоже – надо полагать, не в силу каких-то сомнений на его счет, а исходя из целесообразности. Но некоторые самиздатские приключения выпадали и на Юрину долю.

Она была в контакте со всеми, кто представлял какие-то независимые, не хочется сказать диссидентские, явления в нашей литературе. Поэтому я мог получать интересные книги, рукописи. Время было тогда опасное. Помню, как вез я через пол-Москвы огромный блок книг, которые мне очень потом понравились – «Раковый корпус», «В круге первом». Заложила мне Наталия Ивановна «В круге первом» в какой-то мешок – и через пол-Москвы тащил я эту книгу. Привез ее на дачу, в которой мы тогда жили с Ирой около Кратово, и там мы ее читали долго.

Любопытен и эпизод, как Столярова знакомила Юру с Надеждой Мандельштам – об этом тоже есть аудиозапись.

Как-то раз, готовя мне яичницу, Наталья Ивановна спросила: «Юра, а вы знакомы с Надеждой Яковлевной Мандельштам? Нет?! Так обязательно вас надо познакомить». Посадила меня в машину и повезла от Даева переулка на Большую Черемушкинскую улицу, где сейчас моя мастерская. Такое совпадение произошло. На первом этаже она жила, я помню. Когда мы вошли, Надежда Яковлевна полулежала на маленьком диванчике и курила сигареты, одну за другой, одну за другой. Еще там была одна девушка. Надежда Яковлевна так посмотрела на меня искоса и потом произнесла: «Кого ты, Наташа, сейчас привела мне?» Наталья Ивановна говорит: «Я вам не скажу, вы должны сама догадаться, потому что отца этого человека вы очень хорошо знали». Она долго-долго смотрела: «Знаете, я не могу догадаться». «Но он же очень похож на своего отца, как же вы не можете догадаться?! Это же сын Николая Ивановича Бухарина». Надежда Яковлевна снова вглядывалась, вглядывалась, и произнесла: «Наташа, но Николай Иванович был рыжий, а этот совсем другой». Это был единственный раз, когда я ее видел.

Следует уточнить, что та встреча произошла все-таки немного позже описываемого времени – скорее всего, в начале 1970‐х, когда Юрий Ларин уже преподавал в Училище памяти 1905 года. Оно тогда располагалось на Сретенке, совсем недалеко от Даева переулка, где жила Столярова, и Ларин этой географической близостью иногда пользовался. Как раз к тому периоду и относился ритуал приготовления домашней яичницы. «Я часто забегал к ней с работы. Звонил и говорил: „Это Юра“. Она отвечала: „У вас перерыв? Ну, приходите, я поджарю вам яичницу“». Разумеется, их разговоры не ограничивались вопросами гастрономии или политики, имелись и другие общие интересы.

Она любила живопись, у нее висели очень красивые маленькие работы – акварели, гравюры Шагала, работы Свешникова (акварелист, который сидел). В области живописи она поддерживала контакты со всеми полудиссидентскими художниками, интересовалась неофициальными выставками и т. д. Но, тем не менее, очень любила мою живопись.

Выше шла речь о книгах Солженицына. Состоялась у Юры и очная встреча с ним. В тот раз дело обошлось без Столяровой – они еще, кажется, не были знакомы; приглашение на квартирную встречу с Александром Исаевичем поступило с другой стороны.

Мамина самая близкая лагерная подруга, Виктория Рудина, рассказывала, что она написала письмо в «Новый мир», чтобы дали Ленинскую премию Солженицыну. Я думаю, что если бы ему дали тогда Ленинскую премию, это могло бы изменить историю. Во всяком случае, после этого письма Виктория позвонила маме и сказала,