Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

ровно за тем же, за чем и я оказался там. Она скоро умрет. Вот эта Анна, а не Энн Грин, скоро умрет в Петербурге в 2015 году.

Прошла неделя, пошла вторая, а я не мог перестать думать о ней. Я боялся не успеть застать ее еще живой. Здесь. И в то же время боялся этого до невозможности, потому что знал, что именно случится потом.

Когда-то бабушка Тамара говорила мне об этом, случайно и вскользь, но все-таки… «Если ты встретишь такого же, как ты, в чужом времени, Мишенька, самое лучшее, что вы можете сделать друг для друга, – это разойтись неузнанными. Иначе один из вас умрет. И это не обязательно будешь ты».

Я и сейчас слышу ее мягкий голос.

Я хочу, чтобы ты, Энн Грин, жила долго… очень долго.

Я вертел в руках мобильный… Ну что я ей скажу? «Привет, Анна, я брат покойного Александра, давайте встретимся?» Бред!

Она взяла трубку с первого же гудка:

– Да?

– Э-э-э… здравствуйте, Анна, я… я брат Саши, который…

– Дивасова?

– Да. Гм… давайте встретимся?

– Давайте, – она согласилась так быстро, что я опешил, – вы сегодня можете? У меня как раз вечер свободен.

– Могу, – я все еще не верил, – точно?

– Да, – кажется, она торопилась, – часов в семь?

– Восемь?

– Восемь? Хорошо. Можно погулять в Таврическом? – быстро говорила она.

– Тогда у входа? – Я стремился подстроиться под ее разговор.

– Да, до встречи, – сказала скороговоркой и нажала отбой.

Это было странно, но никакого стеснения между нами не было, ну, кроме первых пяти минут и нескольких перезвонов с выяснением, кто и у какого входа стоит. Мы шли по парку, она рассказывала про свою работу, друзей, любимую музыку… Мы неожиданно хохотали над случайно обнаруженным общим знакомым, она зябко куталась в рукава черного свитера, явно на пару размеров больше, такая же высокая и худая, и я не мог на нее насмотреться – она казалась видением, ожившей тайной, она была единственной, кто знал меня настоящего, еще там, в Нью-Йорке, куда я пришел за чужой смертью.

– Давайте я вас довезу домой, – сказал я, когда мы вышли из парка и застыли в растерянности. – Давайте, – с облегчением согласилась она, радуясь тому, что я ничего не предложил дальше и ей не пришлось отказываться.

Мы прощались у ее парадной и… она только чуть- чуть приподнялась на цыпочки, я наклонился к ней, чувствуя запах хрусткого снега и розмарина, дрожащий между нами воздух, тающий летний день…

Она легко коснулась своими губами краешка моих, невесомо и жарко…

– Мы увидимся завтра? – спросила, чуть отодвигая меня рукой.

– Да, – я видел только ее глаза, которые заслоняли собой весь мир, – да, увидимся.

– Хорошо, – сказала и быстро скользнула в парадную.

А я остался, прислонившись к двери, колени слабели, голова шла кругом… а вроде взрослый дядя. Неужели тебе непременно нужно умирать тут, Энн Грин? Если бы я мог умереть за тебя. Я умею это делать. Я никогда ей этого не скажу.

Я знал, что, умерев тут, она вернется в свой Нью- Йорк 2012 года… но там не будет меня. Там никогда не будет меня.

Сколько у нас есть времени?

А через неделю я помогал ей переезжать. И был бы рад, если бы ко мне, но нет, с одной съемной квартиры на другую.

Переезд случился внезапным и бестолковым, вещи сваливались в кучу, распихивались по коробкам и тюкам, я заказывал машину и был добросовестным грузчиком. К самому вечеру я дотащил последнюю коробку на четвертый этаж по узкой лестнице старого дома на Петроградке.

– Все, это последняя, – констатировал я свершившийся факт и вытер трудовой пот со лба.

– Ты похож на заправского ковбоя! – смеясь, сказала она, окидывая меня взглядом. – Синие джинсы, клетчатая рубашка… осталось только шляпу нацепить.

– Ну, да, – я чувствовал собственный запах, и это мне не нравилось, – слушай, в твоей новой обители есть душ? А то после бойкого трудового дня я похож скорее не на ковбоя, а на прозаичного потного грузчика.

Когда я вышел из ванной, в комнате горела крохотная настольная лампочка, времен Ильича, а Анна лежала на диване звездой, раскинув руки в стороны.

– Ну вот, теперь я похож на человека, – сообщил я, стоя посреди комнаты и не зная, куда себя деть. Она смотрела на меня смеющимися глазами и легонько похлопала рядом с собой. Уговаривать меня не пришлось. Она подвинулась, и я плюхнулся рядом с ней, предсказуемо вытянув ноги за края дивана.

– Сложно быть длинным? – спросила она.

– Гм… я уже привык, – она перекатилась на живот, ближе ко мне, оказавшись немного надо мной, и я замер на полуслове.

– Анна… – мне нравилось называть ее полным именем.

Ее глаза в полумраке комнаты мерцали черными антрацитами. Она смотрела на меня внимательно, не улыбаясь…

– Анна…

Через два дня она погибла в автомобильной аварии.

Я даже на похороны не пошел. Что мне там делать?

– Ты уже дома, Энн Грин, ты уже дома, – шептал я, сидя на подоконнике, – и я знаю, что ты меня помнишь, хотя лучше бы не… Лютой февральской стужей, дубея на ветру, я добрался наконец до Тамары. Она жила в каких-то диких хрущебах на Ломоносовской.

– Совсем скрутило? – спросила она, заглянув мне в глаза, когда я прошел в крохотную кухоньку ее маленькой квартирки.

Я молча кивнул… Что я ей мог сказать?

И тут же понял, как мне хочется рассказать обо всем, что мучило и грызло меня все это время: о том, как я не мог уснуть, ворочаясь часами в постели, как скучал по ней – руками, губами, всем телом… мучительные минуты тянулись невообразимо долго, и не было никакого намека на облегчение.

О том, как я кусал губы до крови, потому что нестерпимо хотел коснуться ими ее губ, кончиков пальцев, светлых локонов и не мог забыть ее запаха и прикосновений, ее смеха и молчания.

Я думал, что будет легче.

Я хотел рассказать о том, как забивал свое время до предела, днюя и ночуя на работе, и как мне казалось, что вот-вот, и станет легче, но стоило мне закрыть глаза, как я словно бы наяву снова и снова переживал то, что было между нами. А потом выпадал из этого забытья в реальность – настоящую, холодную, окружающую меня девственно-чистой пустотой, немыслимой стерильностью безмолвия. Это было нечто неподвластное мне, от чего я терял разум и становился одним сплошным оголенным нервом.

И я так больше не мог, как ни пытался себя уговорить.

Тамара пошарила в недрах