Записки беспогонника - Сергей Голицын

Возвращался он как-то из командировки пешком с узелком за спиной и, подходя к Большой Дмитровке, издали увидел деревенскую баню, из которой вышел какой-то человек. Дементьев решил с дороги помыться. Он вошел в баню, которая оказалась только что вытопленной и пустой. Его удивили половики на полу предбанника, веничек на лавке, мохнатое полотенце на гвоздике и необыкновенная чистота везде. Он быстро разделся и начал мыться.

Вдруг на пороге появился бледный и дрожащий человек. Дементьев узнал холуя Богомольца, который, решив, что его падишаху негоже вытираться мохнатым полотенцем, отправился за мохнатой простыней. В его-то отсутствие и проник в баню Дементьев.

— Что вы делаете?! — завопил холуй. — Сюда идет сам начальник!

Дементьев выругался, но продолжал мыться.

Холуй, чуть не плача, стал умолять его уйти. Вдруг послышалось отдаленное рычание. Холуй убежал. Рычание раздалось возле самой бани и настолько грозное, что Дементьев не выдержал и, схватив в охапку свое белье, верхнюю одежду, шинель и сапоги, бросился стремглав голышом и где-то на огородах оделся.

Богомолец его не узнал.

Другой рассказ.

Богомолец вздумал вступить в партию. Садясь в машину, он увидел лейтенанта Спасского, человека очень скромного.

— Слушай, ты, — крикнул ему падишах, — дай мне рекомендацию и завтра же занеси ее секретарше.

Спасский явился к рекогносцировщикам и сказал, что скорее застрелится, а рекомендацию не даст. Через неделю он был отправлен в распоряжение штаба фронта, однако нашлись подхалимы, и Богомолец заделался большевиком.

Третий рассказ.

Как-то, пируя со своими подхалимами, Богомолец сильно захмелел и изрек:

— Какой я Богомолец — я ваш бог, это вы мои богомольцы.

Подхалимы одобрительно заржали.

УВПС-100 подчинялся УОСу-27, то есть Управлению Оборонительного Строительства.

Как-то, уже после войны, один бывший фронтовик мне сказал:

— Знаю я эти УОСы, их еще хаосами называли, там всегда ютилось много евреев.

Если УВПС можно было приравнять к полку, то УОС соответствовало дивизии.

Как раз во время моего пребывания в Большой Дмитровке ждали туда первого прибытия вновь назначенного начальника УОС-27 полковника Прусса.

Уже за несколько дней пошли об этом разговоры. С позором были выселены из одного дома два капитана-рекогносцировщика, туда явились девчата белить и мыть, комендант и его помощники потащили кровать, перину и какую-то мебель, принадлежавшую жителям села, снабженцы принесли таинственные кульки и бутылки. Сам Богомолец заглянул в этот дом.

Наконец прискакал вестовой. Едет!

Дороги были занесены снегом и потому полковник Прусс приехал в обшитой цветным плюшем кошеве, на четырех, запряженных цугом конях. Колокольчики и бубенцы звенели, сбруя сверкала серебром.

Весь личный состав УВПС вышел на сельскую площадь встречать своего повелителя. Если Богомолец рассматривался как божество, то что же представлял из себя полковник Прусс, которому подчинялось 3 УВПСа, следовательно, 3 божества?

Четыре подхалима с трудом выволокли из саней маленького человечка, одетого в длинную до пят медвежью доху, и потащили его к крыльцу.

На следующий день полковник Прусс в сопровождении блестящей свиты явился к нам в технический отдел.

Начальник отдела Бороздич дрожащим голосом отрапортовал:

— Товарищ инженер-полковник, техотдел штаба УВПС-100 занимается текущей работой. Рапортовал такой-то.

Я очень хорошо рассмотрел полковника Прусса. Это был небольшого роста еврейчик, с чарующе масляными, заплывшими жиром глазками, с брюшком, на коротких ножках в хромовых сапогах. Такие евреи встречаются десятками во всех учреждениях, на любых должностях, и никто не считал их происхождение божественным.

Однако 7 орденов (а в 1942 голу это было очень много) и 4 шпалы в петлицах доказывали, что еврей этот — начальство весьма высокое и заслуженное.

Полковник Прусс обошел все столы, со многими простыми смертными разговаривал самым обыкновенным, любезным и демократическим голосом и всех нас очаровал. Одного чертежника он даже покровительственно потрепал по подбородку. Впоследствии счастливцу советовали очертить подбородок химическим карандашом и не смывать следов прикосновения начальственных пальцев.

А вообще полковник Прусс, по мнению многих, действительно был весьма достойный, умелый, знающий командир и просто очень хороший человек, но такова была обстановка, что окружало его столько подхалимов.

До того как стать начальником УОС-27, он командовал саперной Армией и летом 1942 года, кажется, в районе Касторной, всю ее потерял и спасся лишь сам со своим штабом, на 75 % состоявшим из евреев.

На этом карьера его была кончена. Всю войну он так и оставался полковником и лишь перед отставкой получил звание генерал-майора.

В наш УВПС-100 он приезжал потом несколько раз. Злые языки говорили, что основною целью его приезда являлась необыкновенно мягкая вода в Большой Дмитровке. Да, действительно, в каждый свой приезд полковник мылся в бане. Вот только не знаю, кто ему тер спину.

Из Озерок в Большую Дмитровку обычно я ходил за 20 километров пешком. Однажды я шел один. Погода стояла хорошая, мороз был небольшой. Вдруг налетел вихрь с бураном, настолько неистовый и сшибающий с ног, что невозможно было идти. Я едва добрался до стога сена, случайно находившегося близ дороги, и спрятался под его защитой.

Снег мчался с невероятной быстротой крупными хлопьями. Ничего не было видно. Сквозь вой ветра я услышал недалекое гудение самолета, которое то стихало, то вновь возобновлялось.

Минут через 20 буранный шквал кончился. Вновь засверкало солнце, и я двинулся дальше, вдруг увидел на поле в разных местах три упавших самолета, один носом книзу, хвостом кверху, два других сидели на снегу прямо на брюхе.

Впоследствии я узнал, отчасти из газет, отчасти из рассказов жителей, что в буран попал целый полк истребителей, почти все самолеты вынуждены были сесть, а иные разбились, в том числе самолет командира полка известной летчицы Марины Расковой. В тот день двоих летчиков я видел в столовой УВПС, вот только не знаю — были ли у них аттестаты.

Расскажу еще один случай из этих моих путешествий в штаб УВПС.

Возвращались мы к себе в Озерки вдвоем с Итиным. Была морозная и тихая лунная ночь. Мы шли и разговаривали, никто нам навстречу не попадался. В голосе Итина слышалась легкая дрожь, и порой он отвечал невпопад. Я замолчал. Так мы и шли — впереди по снегу я, Итин сзади, ступая в мой след.

— Послушайте! Кто это? — вдруг испуганно крикнул он.

Я оглянулся, сзади нас шагах в двадцати, в стороне от дороги стояла большая собака, ее темная шерсть ерошилась.

— Собака, — неуверенно прошептал я.