Когда деньги говорят. История монет и нумизматики от древности до поп-культуры - Фрэнк Хольт

— такими, как исчезающий клад из Турва (IGCH 2369) или многострадальный клад из Харкирке, обсуждавшиеся в предыдущей главе[674]. Сведения, предоставляемые реальными кладами, зачастую беспорядочны и неполны — этот факт не следует приукрашивать в ходе исторического расследования. Например, когда злополучный клад из Хишт-тепе (IGCH 1826; см. седьмую главу) был впервые опубликован нумизматом Эдрианом Биваром, тот трезво признал, что, «конечно, невозможно высказать какое-либо предположение об условиях, в которых он был захоронен»[675]. Однако уже через одно предложение Бивар, по-видимому, передумал:

Тем не менее, по свидетельству самих монет нетрудно представить себе обстоятельства, которые могли привести к захоронению такого большого клада. Можно предположить, что накануне последнего вторжения кочевников в кундузский анклав, что могло произойти около 100 года до н. э., они находились в ведении какого-то греческого купца или чиновника. Видя приближение захватчиков, он был вынужден оставить эту тяжелую ношу и, должно быть, спрятал монеты перед тем как сбежал в горы[676].

Игнорируя свое собственное первоначальное предостережение, Бивар постулирует ответы на вопросы «кто, когда, где и почему?» в отношении этого клада, используя такие фразы, как «могли привести», «можно предположить» и «могло произойти», за которыми довольно резко следует вывод «он был вынужден». Чтобы избавиться от неизвестности, Бивар придумывает захватывающий, но по большей части лишенный реальных фактов сценарий. Хотя нумизматам иногда требуется воображение, чтобы «увидеть» то, что им пытаются сказать источники, насколько далеко они должны идти по этому пути? С равным успехом мы могли бы представить себе сцену Бивара совсем по-другому, заменив ее историей о сбережениях или же о кладе грабителей, оставленном в лагере согдийскими наемниками, охранявшими реку Окс. Первый порыв Бивара избежать догадок, безусловно, был правильным, ведь он не обнаружил каких-либо экстраординарных доказательств вроде тех, что были нацарапаны на некоторых монетах в одном кладе из Центральной Греции[677]. Граффити на монетах этого клада подсказали нам, кто их закопал и почему — ровно так же, как и вымышленные записки, вложенные в клады, что легли в основу сюжетов Лусция Ланувина или Джека Уайта. В противном случае накопление должно быть окутано тайной, что хорошо знал Сэмюэл Пипс. Лишь сам тезваратор[678] мог догадываться об ответах на вопросы о том, что, где, когда, кто и почему спрятал.

В недавней книге об изучении монет как исторических свидетельств, превосходный классицист Питер Тоунманн справедливо замечает о кладах следующее: «причины создания сокровищ, вероятно, были разными, и их редко можно с уверенностью восстановить, анализируя археологические слои (выделено мной — Ф. Х.)»[679]. Это — сдержанное и правильное суждение, но, как и Бивар, автор слишком рано игнорирует парадокс Марнера (см. седьмую главу). Из четырнадцати кладов, обсуждаемых в книге, почти половину Тоунманн приписал конкретным лицам и определенным обстоятельствам — паломнику, купцу-мореплавателю, фальшивомонетчику, а также трем солдатам, возвращающимся с войны[680]. Эти догадки не то чтобы плохи, дело лишь в том, что они основаны на очень скудной информации.

Рассмотрим случай с кладом из Синан-паши[681], которым Тоунманн начинает свою книгу. Этот клад (IGCH 1395) никогда не изучался целиком в том виде, как он был найден, поскольку само его существование, как и существование многих других монетных кладов, было постулировано лишь на основании отдельных монет, появлявшихся на нумизматическом рынке. Анализируя разрозненные коммерческие партии монет, купленные в течение девяти лет у дилеров в Лондоне, Афинах и Нью-Йорке, редакторы IGCH предположили, что кто-то обнаружил в Турции клад, а затем распродал его по частям[682]. Первоначальный состав клада, равно как и фактическое место его находки остались неизвестны. Некоторые монеты, относящиеся к этому кладу, до сих пор можно увидеть в музеях, как, например, монету из Нью-Йорка, представленную на рис. 8.3.

Рис. 8.3. Серебряная драхма Филиппа III Арридея, Абидос, 323–300 гг. до н. э. Зарегистрирована как происходящая из клада из Синан-паши. Геракл / Зевс. ANS 1944.100.84594. Воспроизводится с разрешения Американского нумизматического общества.

Тем не менее, Тоунманн пишет, что этот предполагаемый клад «почти наверняка принадлежал … седому ветерану экспедиционной армии Александра»[683]. Тоунманн добавляет, что «весьма вероятно» в этом кладе находились остатки его зарплаты и вознаграждений, сохраненные после того как он решил «повесить свою са́риссу[684] на стену, находясь в уютной компании ветеранов-македонцев»[685]. Тоунманн определяет воображаемого накопителя еще более конкретно, видя в нем «израненного в боях македонского пехотинца», который якобы потратил на «свои последние кутежи, женщин, выпивку и хороший большой загородной дом» 8000–9000 драхм за пять лет или чуть меньше того (т. е. в 320–317/316 годах до н. э.)[686]. Детали, добавленные как почти что достоверные к голым данным, известным об этом предполагаемом кладе, превратили его в эпический рассказ о человеческом разврате. Конечно, нельзя сказать, что македонские солдаты никогда не играли в азартные игры, не пили, не нанимали проституток или не демонстрировали свой расточительный образ жизни каким-либо иным образом[687]. Спорным является лишь предположение о том, что всякий большой клад того периода по умолчанию, «почти наверняка», принадлежал бы такому человеку, которого описал Тоунманн.

Тоунман создал увлекательное описание старого, покрытого шрамами македонского пехотинца, к тому же пьяницы и развратника, однако эта выдуманная биография может вообще не иметь ничего общего с IGCH 1395. Настоящего владельца сокровища с легкостью можно представить как в виде здорового молодого фригийского зодчего, так и в образе скупого и чопорного старого писидийского купца. Когда дело доходит до такого клада, как этот — не зарегистрированного полностью и лишь косвенно реконструированного, то и речи не может быть о каких-либо сведениях из жизни его владельца — будь то его возраст, профессия, этническая принадлежность, место жительства, здоровье, сексуальная активность или отношение к алкоголю. Этот, возможно некогда существовавший клад, будучи плохо задокументированным в наше время, превратился в литературный клад, так что его история стала почти столь же поучительной, как история клада из «Сайлес Марнера».

Нарративный импульс в современных исследованиях кладов — это прискорбное наследие, доставшееся от антиквариев, стремившихся угадывать личности по монетным портретам. Обратите внимание на мощное выражение, придаваемое личности возможного владельца того, что могло быть кладом, найденным вероятно недалеко от Синан-паши. Точно так же все, думающие о пиратских сокровищах, воображают, что они принадлежат некому прохвосту, будь то Капитан Кидд[688] или Джек Воробей. Да, действительно, монеты рассказывают сказки, но гораздо лучше они охраняют секреты тех, кто спрятал их, оказав тем самым им большую услугу.

Раскапывая совокупные