Отравленная страсть - Сергей Бакшеев

Обессиленный, я упал на спину, прикрыв глаза. Я вновь мог дышать и с наслаждением пользовался этим безумным счастьем. Грудь вздымалась, натягивая мокрую футболку, солнечные лучи гладили остывшие щеки, пальцы счищали с ладоней налипший песок. Жизнь возвращалась, хотелось быть чистым. И вдруг крупные капли застучали по лицу. Неужели дождь? Ведь так солнечно.

Я разомкнул веки. Надо мной склонилось женское лицо, с острых кончиков мокрых волос стекала вода. Теперь я узнал ее.

– Так это вы? – хрипло выдохнул я под пристальным взглядом серых глаз.

– Набирайся сил, – шепнула Татьяна Воронина, разгладив ладошкой мои слипшиеся волосы. Она мягко улыбнулась: – И давай теперь перейдем на «ты». Я еще совсем не старая.

Я никогда не видел столь нежной улыбки у следователя прокуратуры Ворониной. Она сидела рядом в насквозь промокшем прокурорском кителе и выглядела счастливой. Я оперся на руки и сел.

– Как ты здесь оказалась?

Татьяна взглянула на мою спину в песке, перевела взгляд на свою грязную юбку и рассмеялась:

– Ну и чумазики! Нам надо сполоснуть и высушить одежду, пока еще солнце.

– А где эти…? – Я осмотрелся. Ни бандитов, ни такси. Бухта была пустой.

– Смылись, пока я тебя вытаскивала. Да черт с ними! Давай, раздевайся.

Она скинула туфли, постучала друг о друга, поставила сушить. Из-под кителя высунулось одно плечо, затем другое, Татьяна попрыгала на босых ступнях, стряхивая песок со скукожившегося мундира. Женские пальчики сверху вниз выдавили из петелек пуговки форменной рубашки. Показались чашечки уже знакомого лифчика, матово-белый живот.

– А ты? Так и будешь грязным и мокрым? – весело спросила она.

Я стянул футболку, расстегнул джинсы. Неловко посмотрел на Воронину.

– Снимай, снимай, – прикрикнула она. – Я сполосну и повешу сушить.

– Я без плавок.

– А я вообще без трусов! Ты что, забыл, как их разодрал? Татьяна отвернулась, вжикнула молния, разъехавшаяся ткань юбки обнажила ослепительно-белый клинышек попы. Она прогнулась в одну сторону, затем в другую и вышла из смятого кольца серой ткани, свалившегоя к ногам. На голом теле неестественно гляделись бретельки лифчика. Словно чувствуя это, Татьяна неуловимыми движениями ловко высвободилась из их плена. И застыла.

Обнаженная женщина стояла спиной ко мне. Она смотрела на водную гладь, а я на нее. И теперь стало окончательно ясно, что неуклюжая одежда ее только уродовала.

Не оборачиваясь, она протянула руку:

– Давай. – Что?

– Давай свои шмотки.

Я торопливо снял джинсы, подхватил футболку и сунул в растопыренную ладонь. Зайдя в воду по бедра, Татьяна прополоскала нашу одежду. Я напряженно смотрел на ее согнутую фигуру, а когда она повернулась, тут же задрал подбородок вверх, словно все это время любовался исключительно стайкой облаков в небе. Татьяна повязала на талии рубашку и вернулась, прижимая к груди мокрый ком.

– Выжимать будем вместе, – заявила она.

Мы ушли в дальний угол бухты. Из обломков досок составили пирамиду и развесили на ней одежду. Я плюхнулся спиной на теплый песок, раскинув руки. Потом окунусь и все смою. Татьяна присела рядом, поджав колени. Я старательно отводил глаза от ее больших темно-коричневых сосков.

– Как ты меня нашла? – поинтересовался я.

– Следила за тобой.

– Что?!

– От самой прокуратуры. Очень хотелось знать, что за девчонка тебя выручила? Героиня или сучка? Я предположила, что она тебя обязательно встречать будет. И не ошиблась. А как увидела – сразу узнала. Заметная красотка. Вызывающе заметная! И не простая. Теперь понятно, почему наш Иван пошел у нее на поводу. Он и не от таких баб млеет. Когда ты только, Заколов, ее подцепить успел?

– Ты ее знаешь?

– Ага. Евгения Русинова. Я на нее вышла, когда изучала окружение Воробьева. А как около прокуратуры увидела, в голове сразу столько версий завертелось. Она, ты, Калинин, Воробьев покойный – трое совершенно разных мужчин вокруг одной чернявой бестии. Гремучая смесь.

– И ты за нами ехала всю дорогу?

– Куда там! Догонишь вас! Как в такси сели, я сразу в свою «копеечку» – и вслед. Еще не понимала зачем. Но чувствую, надо. А может, элементарная ревность взыграла.

– Какая еще ревность?

– А ты забыл, как мы в кабинете? – Татьяна нервно усмехнулась. – Баба только с мужиком рассталась, а он с другой целуется. Э-э, Заколов, ничего ты еще не понимаешь в женщинах. Ревность – страшная сила. И главное – неуправляемая. Ты хоть мне и никто, а обидно было. Веришь?

Я посмотрел на ее возбужденное лицо:

– Странный вопрос для следователя прокуратуры.

– Какой я сейчас следователь. – Татьяна прикрыла ладошками грудь. – Когда Русинова выскочила посереди дороги, я смекнула, что у вас разлад приключился. Ты знаешь, даже приятно стало. Вот такие мы, бабы!

Она рассмеялась и опустила руки. Я вновь делал вид, что мне нет дела до колышущихся ядрышек грудей. Поправив челку, она продолжила:

– Я хотела вернуться, но все-таки за тобой увязалась, вдруг ты мне еще какой-нибудь сюрприз приготовил. А таксист как очумел. Сначала я еще держалась, но потом упустила вас. Чего он так гнал?

– Чтобы я из машины не выпрыгнул.

– Вот оно что. А я думала, слежку заметил.

– Ну а потом?

– Поколесила я немного в том районе и вижу, такси возвращается. Уже без тебя. Я ведь номер запомнила. Тормознула его, предъявила удостоверение, чтобы спросить, где пассажир вышел. А у бедняги лицо бледное, перепуганное. Тут и дураку ясно, что-то не так. Насела, он мнется, молчит. Но меня зацепило! Тогда, говорю, или едем в прокуратуру на допрос, или туда, где парня высадил. Вот на его машине мы и домчались. Как видишь – вовремя.

– А как же ты с двумя бандитами справилась? У них ножи были.

– Во-первых, форма многое значит, во-вторых, сама не знаю, как все получилось. Наплевать мне было в тот момент на ножи! Вижу – тебе конец, под воду ушел! Выхватила очешник, он у меня круглый, черный, руку выставила и ору: отпустите парня, стрелять буду! Ты слышал?

– Нет.

– Уже воду глотал, бедняга. А я сильно орала. От страха. Хорошо, что они решили драпануть. Я сразу к тебе. Когда подняла, перепугалась еще больше. Глаза приоткрыты, а взгляд неживой. Думала, не откачаю.

И только тут до меня дошло, что эта хрупкая, порою грубая, женщина спасла мне жизнь!

– Спасибо, – тихо произнес я, – извини, что сразу не поблагодарил.

– Это тебе, Заколов, спасибо, что очухался. У меня бы сердце остановилось, если бы ты не ожил. Я вообще-то брезгливая. Целоваться с покойником, бр-р-р! – Она лихорадочно передернулась. – У тебя губы были синими и холодными! Каково к ним прижиматься?