Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

на Толеньку, то ли чтобы самой получить ответ), но ее тело требовало действия. Мышцы нетерпеливо вздрагивали, не желая забыть момент силы, пережитый в той яме со щупальцами.

Опередив в итоге Семена, она все же уперлась в закрывшуюся дверь. Лязгнул замок, и рывок за дверную ручку оказался бесполезным. Из Толенькиной квартиры не доносилось больше ни звука.

Распиравшая изнутри энергия вырвалась наружу нечленораздельным гневным выкриком. Это был гнев на всех подряд и ни на кого в отдельности. На все вокруг. Продолжая кричать, Олеся заколотила кулаками по двери, не обращая внимания на боль, эхом звенящую в ладонях и запястьях.

Чьи-то руки обхватили ее сзади и оторвали от двери, вытащили из тамбура. Семен.

– Да отпусти ты! – тяжело дыша, Олеся отпихнула его в сторону.

– Погоди. Выдохни, – твердо произнес Семен, продолжая удерживать ее за плечи. – Ты здесь, со мной? Что сейчас творится в твоей голове?

– Да здесь я, здесь, – раздраженно буркнула Олеся. Она старалась успокоиться, но внутри все еще клокотало. – И в голове у меня все нормально. Ничего такого. Просто…

Так и не сумев сформулировать ускользающую мысль, она лишь махнула рукой.

– Я пойду, ребята… – вдруг прошелестел рядом Хлопочкин, о котором они успели забыть. – Мне бы таблетку…

С этими словами он поплелся в свой тамбур. В правой руке с поникшим плечом были зажаты пакет с малоаппетитными грибами и ручка канистры, на дне которой плескались остатки воды, все-таки выцеженные ржавой колонкой. За окнами подъезда уже опускалась плотная стена темноты.

– Вам воды хватит до завтра? – спросил Семен. – Можете у нас еще взять.

– Алла возьмет, если что, – тихо ответил сосед и ушел.

Олеся и Семен остались одни на лестничной клетке, полной теней, которые не могла разогнать еле теплившаяся лампочка под потолком. Окна подъезда превратились в черные слюдяные квадраты, слепо таращившиеся размытыми отражениями лестницы и двух фигур, застывших друг напротив друга. Минуты текли. Бесчувственные тела слегка покачивались – непроизвольная реакция мышц, поддерживающих равновесие.

Ощущения возвращались медленно, постепенно. Потерянное время так и осталось потерянным – о нем не хотелось вспоминать, не хотелось думать. Олеся слишком устала, чтобы думать хоть о чем-нибудь. И все же, когда тишина вновь начала сковывать ум и тело, она, превозмогая себя, заговорила:

– Надо отнести воды Ангелине. И посмотреть ее рану.

Кипучая жажда действия давно сошла на нет, оставив после себя только пустотелое утомление. Гадкое, безнадежное чувство.

– Пошли, – отозвался Семен, когда Олеся уже начала забывать, о чем говорила.

Пыльный тамбур встретил их еще одной тлеющей в сером плафоне искоркой. Олеся машинально надавила на кнопку, но дверной звонок не издал ни звука. На долгий стук никто не ответил. Семен подергал за ручку, но дверь была заперта.

– Может, спит? – предположил он.

– Не знаю, – вяло пожала плечами Олеся.

– Ладно, пошли. Завтра зайдем.

Ни о чем больше не разговаривая, они вернулись в квартиру к Олесе. Прежде чем устроиться на диване, Семен отнес на кухню ведро с водой и грибы, а Олеся сразу ушла в спальню. Не включая свет, она ощупала рамку с фотографией, стоящую на прикроватной тумбочке рядом с погасшими электронными часами. Шершавую поверхность слоем пудры покрывала мелкая пыль. Под ней должны были быть родители и дедушка, сидящие на крыльце дома (настоящего дома) солнечным весенним днем прошлого года.

Что бы это ни было, это точно не фоторамка. Не стекло. И внутри – не их фото.

«Имитация».

Копия.

Размышлять и дальше Олеся больше не могла. Как и Семен, шуршащий простынями в гостиной. Безмолвная ночь накрыла их вместе с всепоглощающей усталостью, распластала по несвежим постелям, склеила веки.

Олесе снился нож. Она заносила и опускала его, заносила и опускала, а податливая плоть расходилась под наточенным лезвием.

Это было не совсем то, чего ожидала Серая Мать.

Болезнь лежала глубже, гораздо глубже. Так глубоко, что не стоило тратить силы на погружение, если был иной путь. Силы еще понадобятся.

В конце концов в Колыбели не останется никаких тайн, как бы глубоко те ни были запрятаны. В Колыбели открывается все.

Темные ночи

1

Толенька лежал в дальней комнате, свернувшись костлявым клубком на продавленной, заваленной тряпьем кровати. Отворачивался к стене, зарывался поглубже, закрывался руками, чтобы не видеть дневного света. Пережидал день, а с наступлением темноты, раздираемый непонятной внутренней дрожью, бесцельно бродил по квартире, не притрагиваясь ни к воде, ни к еде. Он определенно был болен, хоть большую часть времени ничего и не болело. А иногда вдруг начинало болеть, очень сильно, а где – непонятно. Как будто в груди, но не сердце, а что-то гораздо глубже – так глубоко, что становилось невыносимо всему телу.

Толенька не знал, сколько дней провел так, мучимый этой болезнью. Оцепенение и беспокойство сплавились воедино, неотделимые друг от друга. Подсознательно угадывая приближение утра, он снова заползал в свое гнездо после очередных блужданий по комнатам в ночи. Голову наполняли одни и те же мысли.

Почему Серая Мать не приказала Обманщику прекратить, не приказала отпустить его? Не знала? Не видела? Но из Колыбели видно все!

А если бы девушка Олеся не стала спасать его? Если бы она не стала, что тогда?

И Толенька ворочался в гнезде, мучимый страшной, невозможной догадкой, мучимый одиночеством, которое было еще хуже, чем отсутствие соседей. Одиночество в отсутствие Серой Матери. Ведь она так и не появилась, так и не заговорила с ним, не проведала его!

Неужели Серая Мать больше не заботится о нем? Неужели он больше… не нужен?

Ужасная мысль не укладывалась в голове, раскалывала череп, рождая ту самую глубинную боль. Толенька сжимал лысую голову руками, звал Серую Мать, скороговоркой твердил правила (кто слушает спасется кто исполняет предназначение живет правильные мысли ведут к предназначению) – до тех пор, пока страшные мысли не сменялись другими, тоже одинаковыми. Про соседей.

Эти соседи… Никакие они не соседи! Просто пришлецы, как и все остальные. Только Олеся – настоящая. Только она помогла ему сегодня спастись. Больше никто. Только Олеся. Олеся. Олеся…

В этот раз ее имя замыкалось само на себе, заставляя Толеньку повторять его снова и снова, рождая какие-то новые, странные ассоциации.

Олеся, Олеся, Олеся…

Лесное имя.

Лесное – это как?

От слова «лес».

А что это такое – лес?

– Лес, лес, лес…

Толенька перекатывал смутно знакомое слово во рту и видел что-то зеленое. Похожее на деревья. Только вместо веток – зеленое, зеленое, зеленое, и эти деревья качаются на ветру и машут зеленым… машут… маша…