Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

тела: мышцы до сих пор дрожали натянутыми струнами, а пальцы, сроднившиеся с оружием, не желали отпускать нож. Рядом к стене привалился так и не принявший участия в спасении Толеньки Хлопочкин. Он тяжело дышал, губы на землистом лице подрагивали, а рука растирала грудь сквозь присыпанную песком куртку.

– Ты знал об этом! – Семен выволок из развалин слабо сопротивляющегося Толеньку. – Знал, гнида, что так будет!

– Толенька не знал! Не знал! – Тощий человечек отступал в сторону и закрывался руками.

– Ты сам нас сюда привел!

– Толенька сказал ему не ходить туда, сказал не ходить! А он не послушал! Не послушал Толеньку! Не послушал, – лицо Толеньки с покрасневшими глазами страшно перекосилось. – Я сказал, а он не послушал!

Последний, самый громкий выкрик резко оборвался. Толенька застыл с согнутыми на полпути к голове руками. Его дикий взгляд скользнул по лицам, а потом остановился на Олесе. Прижав ладони к лицу, он повалился на землю и беззвучно затрясся.

Одно долгое мгновение потребовалось Олесе, чтобы понять, что этот нелепый человечек, впервые за все время их знакомства произнесший «я», плачет.

14

Аморфное тело в ороговелом панцире сжалось глубоко под землей, раненое и одинокое. Серая Мать чувствовала его, но не давала о себе знать. Она давно оставила его, как и всех остальных неудавшихся детей. Он оказался слишком слаб.

А вот девчонка – сильная. Полная жизни. Такая сможет прослужить долго. Тем более что семя наконец упало в благодатную почву. Но ни для зарождения, ни для сохранения новой жизни она не пригодна. Так же как и старуха. Зато та, другая… В ней Серая Мать не ошиблась. Она идеально подходит для своего предназначения. Скоро она будет готова переродиться и расцвести.

Но сначала – инкубатор.

Серая Мать глубоко вдохнула, и десятки ноздрей раздулись на ее лице. Водянистые яблоки глаз невидяще выпучились в темноте. В месте, откуда видно все, обычное зрение было не так важно. Замершая в позе эмбриона, она направила свое внимание в другую сторону – к той, которая носила ее собственное Дитя.

15

Лиля не отходила далеко. Притаившись за углом дома, она ждала, пока люди уйдут. Лиля не боялась их и не испытывала интереса. Голос сказал, что они не важны. Не имеют значения, в отличие от нее. Голос велел не думать о них.

Прижимаясь всем телом к стене, Лиля гладила ладонью грубую зернистую поверхность. Пальцы чувствовали каждую выбоинку, каждую мелкую выпуклость. На тыльной стороне ладони так же отчетливо ощущалась грязь. Точнее, никакая не грязь. Настоящей грязи, от которой раньше хотелось отмыться мочалкой с гелем для душа, в новом мире не было. Просто частички песка и пыли, прилепившиеся к коже.

Сколько всего она теперь ощущала… Эта стена, почва под ногами, скольжение плаща и сорочки по телу и внутреннее движение – там, глубже кожи – мышц, связок, сухожилий…

Раньше Лиля никогда не замечала всего этого. Она ходила два раза в неделю на йогу, где учили следить за дыханием, чувствовать тело, но это было как-то… не по-настоящему. Понарошку. Если бы в моде была не йога, а что-то другое, она тоже делала бы вид, что понимает, в чем суть.

Однако на самом деле Лиля начала понимать только сейчас. Ток воздуха по дыхательным путям, размеренная работа внутренних органов, свет, падающий в глаза, движение тела, соприкосновение… В прошлом все было само собой разумеющимся. Но Голос помог ей прозреть. Помог увидеть и раскрыться самой.

Как много она сумела изучить, шагнув наружу, за пределы своего тесного мирка! Как много смогла осознать и прочувствовать…

И самое главное – материнство.

До этого Лиля ничего подобного не переживала. Даня был ненужным придатком, так и оставшимся при ней после родов. То, что зрело у Лили внутри сейчас, было частью ее самой. Ее продолжением, ее драгоценной деточкой, которую следовало беречь и с любовью вынашивать.

И которую нужно было кормить.

Когда люди ушли, Лиля направилась к развалинам. Ее манил едва ощутимый запах: какой-то болотистый, слегка гниловатый.

У подножия разломанных стен она принялась срывать остатки грибов. Черные морщинистые комочки один за другим исчезали у Лили во рту. Она глотала их, почти не жуя, чувствуя, как приятно наполняется растянутый желудок.

И все-таки запах никуда не девался. Пахли не грибы.

Забравшись внутрь здания, бывшего когда-то школой (точнее, не бывшего никогда – Голос подсказывал, что по эту сторону нет никаких школ), Лиля подошла к медленно осыпающейся воронке в земле. В самом низу что-то слабо шевелилось. То, от чего исходил запах. Пища.

Не раздумывая, Лиля быстро сползла вниз. Вездесущий песок забивался под одежду, бетонная крошка царапала кожу. Живые, подлинные ощущения. Контакт с настоящим миром.

Выкапывая отрезанные куски щупалец, Лиля сразу отправляла их в рот. Пахнущая болотом мякоть дрожала на языке. На зубах хрустели песчинки. Ничего. Песок – всего лишь часть этого чудесного мира, подарившего ей долгожданную свободу. Подарившего ей настоящую деточку.

Когда все останки были съедены, Лиля потихоньку выбралась из ямы. Внутри, глубже под землей, было что-то еще – она чувствовала, да и Голос подсказывал это, – но слишком большое. Еще живое. Такое сразу не съесть.

Поднявшись на ноги, Лиля медленно заковыляла прочь, придерживая руками разбухший живот. Сейчас он был наполнен только пищей, но уже скоро в нем начнет расти деточка. Ее деточка. Ее плоть. Ее отросточек. Тупорылым «яжматерям» из прежнего мира этого никогда не понять и не прочувствовать.

Голос подсказал, что нужно отдохнуть. Переварить пищу.

Лиля свернула в сторону и направилась к ближайшему дому. Темный зев на месте входа в подъезд показался ей подходящим местом для отдыха.

16

– Ягоды… Там же были ягоды… – продолжал бормотать Хлопочкин, вывалившись из лифта на заплетающихся ногах. Его бледное лицо вытянулось, под глазами провисли мешки. Руку он теперь не отнимал от груди и дышал часто, прерывисто.

– Виктор Иванович, вам плохо? – спрашивала Олеся, заглядывая ему в лицо и пытаясь поймать полуосмысленный, затуманившийся взгляд.

– Нет, ничего… Просто таблетку надо… Дома есть… – Наконец он посмотрел прямо на нее. – Там ведь ягоды были, понимаешь? Настоящие…

– Не было никаких ягод, – вдруг подал голос Толенька, навьюченный своими сумками и до этого всю дорогу молчавший. – Не было! Только морок был. Обманщик был.

– Какой еще Обманщик? – спросил Семен.

Толенька молча отвернулся и направился к себе.

– Эй! – окликнул его Семен. – Я с тобой говорю!

Толенька скрылся в тамбуре.

– Эй!

Семен бросился за ним, Олеся – следом. Она не понимала, зачем именно (то ли чтобы не дать ему снова наброситься