Убийца из детства - Юрий Александрович Григорьев

песни довольно-таки странные!» – вдруг подумал он. Сколько раз слышал ее, сколько раз сам пел ее с друзьями у костра, и никогда не видел в нехитрых строках скрытого в них смысла. А он есть! И дает возможность понять забавную особенность характера того, под чьим пером родились эти строки. Точнее, родились они в его голове. Пером он только перенес их на бумагу.

О чем эти строки? О том, что автор и его Солнышко до приезда в Домбай не были знакомы. Обоих привела сюда неодолимая любовь к горам, ледникам, преодолению самого себя. У каждого там, вдали от Кавказских гор, своя жизнь, свои пристрастия, привычки, обязательства. Познакомились. Пережили короткий, но волнующий роман. Но отпуск не бесконечен. Пришла пора расставаться. Возвращаться к работе, семье, повседневным тревогам и заботам. Обоим грустно.

И было бы вполне естественно, чтобы оба мечтали о новой встрече. Понимали, что она маловероятна, а то и вовсе невозможна, но сознательно обманывали себя и друг друга, что верят: она состоится. И было бы естественным, что грустящий о разлуке автор написал: «Встретимся с тобою». Признавая тем самым, что не только его Лесному Солнышку, но и ему самому тоже горько. Оба надеются, что еще увидятся. Только вот, кто его знает, когда это будет и где. Но Визбор написал: «Встретишься со мною». Тем самым признается Солнышку, что не будет не только искать новой встречи, но и надеяться на нее. Что если встреча и состоится, то случайно. Либо по инициативе Солнышка. Дает понять, что это Солнышко его встретит, а не наоборот. А значит, его сердце не болит.

Визбора сменил Боярский. Прочувственно, с надрывом, всероссийский д’Артаньян пел одну из своих самых лиричных песен:

Вот и расстались!

Вот и расстались навсегда!

Немудреные, но проникновенные слова разбудили в Журавлеве колючего ежика воспоминаний об Альке.

– Когда я понял, что нам не быть вместе? Или это произошло само собой? И никто так и не знает, почему?

Журавлев вздохнул, потер рукой грудь напротив сердца и грустно улыбнулся.

– Ну что ты лукавишь сам с собой? – упрекнул он себя. – Зачем тебе это надо? Ведь ты все знаешь! Все эти годы знаешь! Это случилось, когда ты последний раз был в ее комнате!

И тотчас память послушно перенесла его в тот давний зимний вечер. Последний вечер самой первой, самой трогательной, самой нежной и ранимой, желанной и бесценной, но всегда обреченной любви.

После прогулки они сидели в крошечной комнате за таким же игрушечным столом. Пили чай с алычовым вареньем, болтали ни о чем. Когда чашки опустели, пересели на диван. Как наяву, Журавлев увидел, как взял тогда Альку за руку. Как наяву, почувствовал горячую, обжигающую искру, что проскочила тогда между двумя сердцами. Как закружилась голова… Как, задыхаясь от полыхнувшего в груди жара, поднес руку Альки к губам, нежно поцеловал тонкие пальчики. Как, продолжая держать Алькину руку около губ и глядя в бездонные глаза любимой, прошептал строки из ее же стихотворения, что прочитал на закладке из тетрадного листочка в клетку, что нашел между страницами «Дэвида Копперфилда»:

Мы подарим эту ночь друг другу!

И узнаем, что такое рай!

И тут случилось страшное и непонятное. Алька вздрогнула, словно слова любви вместо того, чтобы ласкать ее слух, заставить сердце замереть от сладкой истомы, вместо этого слова тяжелым камнем упали в ее открытую настежь душу. Алька вырвала свою руку из ладони Журавлева, резко вскочила на ноги и, сделав шаг вперед, прислонилась к стене. Хрупкие плечи любимой содрогнулись в сдерживаемом рыдании.

Журавлев помнил, что растерялся. Потом несмело приблизился к Альке. Осторожно, словно опасаясь причинить боль, прикоснулся к ней.

– Аля! – спросил он тихо. – Что случилось?

Алька так же стремительно, как и несколько секунд назад, повернулась к нему. Не поднимая головы, уткнулась в его грудь.

– Что с тобой, милая? – шептал Журавлев, погружаясь лицом в Алькины волосы.

– Это стихотворение… – чуть слышно прошептала Алька.

– Стихотворение? – повторил Журавлев, все еще ничего не понимая. – Это же твое стихотворение!

– Не мое! – выдавила из себя Алька. – Это он написал!

– Кто? – не сразу понял Журавлев. – Почерк твой!

– Я переписала!

И рассказала про парня, с которым дружила. Которого прошлой осенью призвали в армию. И который не вернулся. Погиб.

Ревность! Вот что убило его любовь! Ревность жила в нем с той самой минуты, как Алька простодушно рассказала печальную историю про друга детства.

Журавлев тряхнул головой, отгоняя грустные воспоминания прочь. Сел на кровать, обхватил голову. Как только он перестал лукавить сам с собой, все стало ясно. История дружбы с соседским мальчишкой, который был влюблен в нее, а она, наверное, – в него, эта трогательная история с трагическим концом, которую Алька доверчиво и простодушно рассказала Журавлеву вскоре после новогодней ночи, стала для самолюбия Журавлева тяжелым испытанием. Алька рассказала историю, потому что хотела быть предельно откровенной с любимым. Пустила его в свою душу, потому что полностью, безраздельно ему доверяла. Потому что была уверена: он все поймет! А вышло…

Алькина история стала для Журавлева тем же, чем становится для планеты подводное землетрясение. Содрогнется океанское дно в ознобе, и встревоженные стрелки сейсмографов испуганно дернутся в судорожном скачке, прочертят на разлинованной в клеточку бумаге регистраторов острые пики. Но закончится тряска, и все успокоится. Стрелки приборов вернутся к нулю и снова станут безмятежно рисовать прямые линии. Все прошло. Ничто не разрушено. Ни один корабль, ни один человек не пропал бесследно. Землетрясение стало историей. Про которую, может быть, расскажут в выпусках новостей.

А на самом деле все не так. Потому что землетрясение было родами цунами. Этого еще никто не знает, а концентрические круги невидимых в открытом океане волн в поисках жертвы уже разбегаются с немыслимой скоростью от эпицентра землетрясения во все стороны. Как только волны достигают берегов, они вздымаются во весь свой гигантский рост и с грозным гулом обрушивают на берег свою несущую смерть и разрушения чудовищную мощь.

Таким землетрясением стала для Журавлева история Альки про влюбленного в нее мальчика. Она породила ревность. Журавлев не сразу почувствовал ее. Точнее, не сразу понял, что это она. Ведь он не знал ее раньше. Не знал и не догадывался, насколько она сильна и беспощадна. Алькино невинное признание породило в его душе волну цунами. Журавлев обнимал любимую, утешая ее, а волна уже неслась к только разгоравшемуся костру первой любви, что совсем недавно, когда он впервые увидел