Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

Однако узду долга она надела сама и сбросить ее не могла.

– Говори, – велела Луна, стиснув кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони.

Аспелл с заметным облегчением перевел дух.

– Один из ислингтонских лабберкинов[42] принес весть от хозяина дубовой рощи к северу от Сити. Прошлой ночью в его роще останавливались дивные – иноземцы. Вероятно, не менее дюжины.

Сколь бы эти слова ни леденили кровь, сосредоточиться они помогли – лучше некуда.

– Скотты.

– Не думаю, государыня. Хозяин рощи доносит, что на них красные латы.

– На всех до единого?

– Да, государыня.

Да, дивные рыцари красили и лакировали доспехи, но обычно – каждый на свой собственный вкус. Красные латы у целого отряда указывали на происхождение пришельцев так недвусмысленно, что ошибки быть не могло.

– Рыцари Красной Ветви[43], – прошептала Луна.

Не скотты, ирландцы. Ирландцы из Ольстера. Отборные воины короля Конхобара, подобные Халцедоновой Страже, отборным воинам Луны. А в Ольстер совсем недавно – и столь нежданно – отбыл Эоху Айрт. Вряд ли два этих события друг с дружкой никак не связаны.

Но какова же их цель? В последнее время Луна так пристально следила за Шотландией, что об ирландцах почти не вспоминала. Неужели…

На краткий миг сердце Луны воспрянуло, окрыленное невероятной, глупой надеждой. «Неужели они явились спасти короля?»

Дабы заручиться военной помощью ирландских смертных, Карл был готов пообещать им многое. Сколь же бо́льшим он может поступиться в благодарность за освобождение?

Однако свинцовая тяжесть здравого смысла тут же взяла свое, напомнив обо всех препонах, преграждавших путь Красной Ветви точно так же, как самой Луне. Вдобавок, насколько достойны доверия обещания Карла, король Конхобар понимал не хуже нее. И…

«И вот тут ты ставишь гончих впереди добычи, веля им без всякого смысла мчать в никуда».

Полагать, будто ирландцы явились с добрыми намерениями, у Луны не было никаких причин, зато осторожности, заставлявшей опасаться обратного, имелось в избытке.

Аспелл и Пригурд молча ждали. Теперь, когда Луна больше не гневалась, дышалось им куда легче. Как ни странно, терзания Луны тоже унялись – да, ждут своего часа, но где им соперничать с мыслями, вихрем кружившимися в голове?

«Я должна выяснить, что Красной Ветви нужно в Лондоне, а до тех пор – приготовиться к худшему».

– Лорд Валентин, – заговорила она, – пусть леди Федельм явится ко мне во внутренние покои. Однако о присланном хозяином дубовой рощи известии ни слова ей не говори. Сэр Пригурд…

Великан вздрогнул, не поднимая склоненной головы.

– Сэр Пригурд, проверь, все ли входы надежно охраняются рыцарями, которым ты можешь доверять. Если Красная Ветвь замышляет удар или проникновение в наши владения, защищайтесь, буде в том возникнет нужда. Но первым боя не начинай. Пока мы вполне можем уладить дело миром.

Миром… Это, конечно, вряд ли – ведь ольстерские дивные явились сюда украдкой, не известив о прибытии посланницу Темера. Однако Конхобар – не Никневен, а Луне не хотелось бы обзаводиться вторым таким же врагом, если этого можно избежать.

Вестминстер-холл, Вестминстер, 27 января 1649 г.

Воскресенье было днем отдыха, а в понедельник и вторник глумление над правосудием продолжалось. Похоже, Брэдшоу никак не мог поверить, что Карл будет столь упорно держаться своей позиции и откажется отвечать на обвинения наотрез. Раз за разом его выдворяли из зала, и всякий раз это лишь еще ярче подчеркивало правоту короля: авторитет парламентского суда держался на одной только силе оружия.

Слова, сказанные Энтони Соаму, оказались пророческими. В среду Высокий суд правосудия приступил к допросам свидетелей, составляя реестр всем грехам короля. Свидетели выступали перед особой комиссией, и не в Вестминстер-холле, а в Расписной палате[44]. На публике их показания были зачитаны только днем позже. Да, творить суд как подобает было невозможно: эту дверь король запер накрепко.

На слушания в Расписной палате Кэт с Энтони не пошла. «Зачем я только допустил ее к печатному станку?» – в унынии думал он. В какие-то несколько месяцев жена сделалась куда более плодовитой памфлетисткой, чем он сам. Казалось, весь Лондон погребен под валом соперничавших меж собой публикаций, точно под снежной лавиной, и многие открыто высказывались против суда над королем. Однако все это вновь были только слова. Силы в них заключалось не больше, чем краски, пошедшей на их печать.

В субботу Высокий суд собрался снова – с тем, чтобы вынести упорствующему во грехе королю приговор.

На глазах Энтони на галерею проскользнула леди Ферфакс, снова под маской, сопровождаемая подругой. Похоже, декларация против возмутителей спокойствия, принятая на второй день суда, нимало ее не смутила. Когда Брэдшоу в очередной раз заявил, что выступает от имени английского народа, она вновь закричала:

– Ни от половины, ни даже от четверти англичан! Оливер Кромвель – изменник!

– Пригнись! – рявкнул Энтони Кэт еще до того, как заметил внезапное движение солдат.

При виде мушкетов, взятых солдатами Армии на изготовку, половина галереи съежилась от страха. Пригнувшись пониже, Энтони протолкался к кричавшей.

– Леди Ферфакс…

Та изрыгнула ругательство того сорта, что никогда не должны осквернять уст леди. В отчаянье, Энтони подхватил ее под руку.

– Они действительно будут стрелять!

Леди Ферфакс неохотно пошла за ним. Снаружи она гордо вскинула голову и объявила:

– Мне на их ружья плевать, но подвергать опасности окружающих я не стану.

– Ах, если б ваш муж обладал теми же принципами и тем же мужеством, – сказал Энтони, взглянув ей в глаза, полыхавшие в прорезях маски огнем. – Будь в Англии больше таких, как вы, ей много спокойнее спалось бы по ночам.

Губы леди Ферфакс дрогнули.

– Муж – человек хороший.

Да, вот только лишенный власти силами, вышедшими из-под всяческого контроля. Армия ему более не подчинялась. Утешить леди Ферфакс, как и себя самого, Энтони было нечем.

Вернувшись на галерею, он обнаружил в зале смятение. Члены парламентской комиссии двигались к выходу, причем куда беспорядочнее обычного, зрители гудели, о чем-то беседуя меж собой.