Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

Рядом с Энтони стояла аскетически худощавая женщина. Седые волосы, глубокие морщины на лице, явная скованность в суставах – все это свидетельствовало о приближении старости. Да, Луна нимало не преувеличивала: принадлежность к роду людскому она изображала столь великолепно, что даже Энтони не узнал бы в ней дивной. Сопровождавшую их троицу распознать было куда проще. Сэр Пригурд Нельт стал исполинского роста малым с плечами шириною в топорище. Двое других служили в Халцедоновой Страже и даже в эти минуты, одетые скромными лавочниками, держались как рыцари – да не простые, дивные. Чопорные пуританские одежды скрывали их истинную природу из рук вон плохо, однако сегодня все взгляды были устремлены отнюдь не на них.

Услышав, что Энтони собирается на казнь, Кэт назвала его чудовищем – как будто он шел сюда ради кровавого зрелища. На самом деле он просто не мог оставить Луну одну.

Эльфийку легко можно было счесть беззаботной, и даже бессердечной. Они так давно вели политические игры вдвоем, что со временем Энтони перестал замечать истину: в действительности заботы Англии были Луне вовсе не безразличны – в той же мере, что и ему самому. Сегодня ей, вполне возможно, приходилось даже хуже, ибо ее преданность монархии зародилась в те времена, когда монарх был достоин любви своих слуг.

Теперь же они могут лишиться даже недостойного монарха. Чуть раньше на покатую остроконечную крышу над орудийной платформой, нависавшей над эшафотом, где ждали Энтони и остальные, пробрался один из малолетних попрошаек, соглядатаев Бена Гипли. Он сообщил, что казнь задерживается, так как Общины вовсю спешат принять билль, провозглашающий незаконными любые попытки возвести на трон нового короля. Скорее всего, это просто оборонительный ход, бессмысленные попытки защититься от Карла, принца Уэльского – молодого, энергичного, не столь нелюбимого в народе, как отец, да к тому же свободно разъезжавшего по Континенту… однако Энтони опасался, что у Общин на уме нечто более постоянное.

Тут его взгляд привлекло движение. На помост вышли солдаты, пара писцов с рожками чернил да бумагой и палач с помощником, замаскированные до неузнаваемости. Величавые окна Банкетного зала были накрепко заколочены, но одно, в северном крыле – выбито и расширено; из него-то все они и появились.

Гробовая тишина сменилась негромким ропотом, пронесшимся над толпой, словно рябь по воде. Затем толпа хором ахнула: на эшафот вышел король.

Одет Карл был просто, а из драгоценностей имел на себе лишь Святого Георгия, знак Благороднейшего ордена Подвязки. Держался он хладнокровно, только спросил о чем-то одного из солдат, кивнув в сторону плахи. Толпа хранила жуткое безмолвие, однако резкий, ледяной зимний ветер подхватил и унес голос Карла прочь. Энтони, хоть и стоял совсем близко, сумел различить лишь пару отдельных слов, а прочие зрители, теснимые от эшафота плотным строем конных солдат, наверняка не расслышали даже этого. Вынув из кармана клочок бумаги, Карл обратил свою речь к стоявшим на эшафоте – к единственным, кто мог его слышать, но писцы заработали перьями. Вскоре последние слова короля будут напечатаны и разлетятся по всему Лондону.

«Нужно раздобыть их записи, – подумал Энтони, закусив губу. – Вздумай они что-либо вымарать, народ должен узнать правду».

При помощи епископа, сопровождавшего его из Банкетного зала на эшафот, Карл натянул на голову ночной колпак и заправил под него волосы, оставляя обнаженной шею. Что сказал Карлу епископ, Энтони вновь не расслышал, однако ответ короля прозвучал с неожиданной силой, разнесся над обратившейся в слух толпой.

– Следую от тленной короны к несокрушимой, нетленной, где нет ни тревог, ни волнений.

С этими словами король снял Георгия и отдал его епископу. В животе Энтони болезненно екнуло.

– Помните! – сказал Карл.

«Да, – подумалось Энтони, – эти минуты, минуты гибели человека, уверенного, будто власть вверена ему Господом, от рук людей, убежденных, будто власть вверена Господом им, я буду помнить всю жизнь».

Что б ни случилось, у всех во всем виноват Всемогущий… Карл свято верил, что его поражение – кара Господня. Лидеры парламента не менее свято верили, будто победа их – свидетельство Господня благоволения.

Но, может, она свидетельствует лишь о полководческом гении Кромвеля и боеспособности Армии нового образца? Что, если причина всего этого, до последней капли, в одних только людях – в людских решениях и ошибках, мечтаниях и идеалах, а Бог наблюдает за их игрой, за взлетами их и падениями, не помогая и не препятствуя?

Нет, кто-то из них да должен быть неправ: не может же Господь поддерживать обе стороны разом! И, глядя, как Карл снимает плащ и дублет, молитвенно воздевает руки к небу и ложится ничком, опустив голову на низкую плаху, Энтони с леденящей душу уверенностью понял: правых здесь нет, а Господь и впрямь лишь наблюдает за происходящим. Промысла Божия не было ни в чем – ни в этот день, ни во все остальные.

«Все это – деяния человека».

Безмолвие, миг неподвижности – и Карл вытянул руки вперед.

Топор сверкнул в воздухе, и над толпой раскатился стон – стон ужаса, коего не выразить никакими словами.

* * *

Палач в маске поднял отсеченную голову Карла высоко кверху. Ночной колпак упал на помост. Под громкий плач и молитвы солдаты отволокли тело в сторону и уложили в обитый черным бархатом гроб.

Еще до того, как с этим было покончено, к возгласам скорби прибавился стук копыт. От дальнего конца Кинг-стрит, из ворот Холбейн-гейт, на толпу двинулись всадники – не слишком быстро, но достаточно угрожающе, чтобы добиться цели. Собравшиеся дрогнули, бросились кто куда. Несколько смельчаков нырнули под эшафот, дабы окунуть в кровь носовые платки; кое-кто даже, дразня солдат, прыгнул через ограждение, но большинство пустилось бежать.

Безопасности не сулили даже крыши. Со стороны ворот раздались крики. Повернувшись туда, Энтони увидел солдат, показавшихся над свинцовым коньком. Словно не замечая людей вокруг, они двинулись вперед, к какой-то одной им ведомой цели.

Рука сама собой поднялась, стиснув стальною хваткой плечо Луны. В следующий миг Энтони понял, что та смотрит в другую сторону – в сторону зданий, обращенных фасадами к Тайному саду. Оттуда к их крыше приближался еще один отряд. Как и в первых, в этих солдатах чувствовалось нечто знакомое.

За кем они охотятся, Энтони понял еще до того, как один из них указал на него и окликнул остальных.

– Они… – заговорила Луна.

– Бежим, – оборвал ее Энтони.

Справа от них возвышался Банкетный зал, однако, направившись туда, они окажутся запертыми на крышах. Отринув всяческую пристойность и притязания на старость, Луна подобрала юбки и прыгнула вперед. Энтони без раздумий последовал за ней. На миг тело будто бы сделалось невесомым, а затем навстречу с поразительной быстротой устремилась орудийная платформа. Удар, ослепляющая боль в правом колене… Откатившись вбок, Энтони, скорее, волею случая, чем осознанно, упал с эшафота на мостовую прежде, чем солдаты успели оправиться от изумления.