Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - Уилл Сторр

медиа, она избежала «отмены» – так называют ситуацию, когда интернет-толпы, не удовольствовавшись насмешками, разоблачениями и унижением онлайн, пытаются как можно сильнее навредить своей жертве в реальном мире. «Отмена» может привести как к незначительным последствиям вроде частичной потери работы, так и к суровым вроде лишения средств к существованию и разрушения репутации, – или к чему-то еще похуже. Примеров множество, их легко найти. За последние годы мы не раз были свидетелями осуждения преподавателей, отмены диссертаций и лишения почетных званий, деплатформинга[48] влиятельных интеллектуалов, увольнения или вынужденной отставки журналистов, редакторов, агентов и топ-менеджеров, расторжения контрактов со спортсменами и авторами, закрытия бизнеса, например фургона с едой и студии йоги. Из обновления видеоигры Watch Dogs: Legion убрали голосовой дубляж британской журналистки Хелен Льюис; для дрэг-дивы Вэнити фон Глоу закрылись различные лондонские площадки; Табиту Моор-Моррис уволили из больницы в Кентукки, где она проработала 20 лет; блестящий разработчик новых технологий из Кремниевой долины Остин Хайнц лишился репутации и покончил с собой[49].

Толпы гонителей не ищут победы над своими жертвами и не хотят превратить их в союзников. Они стремятся в как можно большей степени лишить врагов статуса и любого из его символов. А в идеале – погубить репутацию. Так мы убиваем в мире, где доминируют игры престижа. Конечной целью культуры отмены является не человек, а его убеждения. Толпы ведут себя перформативно. Они говорят тем, кто на них смотрит: «Если вы выразите это мнение, то можете тоже ожидать появления в вашей жизни кузенов». Никакой отдельный человек не управляет этими толпами, и никто не способен их остановить. Они просто появляются, обычно когда кто-то высказывает позицию, противоречащую священным символическим верованиям игры. Группа тиранов не может смириться с угрозой их критериям притязаний на статус. Когда толпа разрастается до масштабов массового психоза, происходит мощный выброс мстительной энергии, направленный на жертву. Привлеченные призами, в игру вступают все больше и больше амбициозных игроков, и игра оборачивается хищным зверем, радостно ревущим в экстазе доминирования.

Чтобы понять, как влияет на общество эта форма статусной игры, давайте перенесемся в Северный Ирак. Лето 2014 года. Группа активистов, преимущественно миллениалов, движется к городу Мосул, все время делая по пути селфи. Они из ИГИЛ[50], и они играют в игру доминирования-и-добродетели. На их страницах в соцсетях множество фотографий, где они полностью одеты в черное и вооружены. Есть также видео кошмарных пыток и казней, которым они подвергают пленных врагов, – все это под хештегом #AllEyesOnISIS. Этот хештег становится самым популярным в арабском твиттере. У ИГИЛ около пятидесяти цифровых хабов в разных регионах, откуда распространяется контент, ориентированный на разные типы аудитории. Они стимулируют пользователей к соучастию, спрашивая, как именно казнить пленных: «Предложите, как убить эту свинью – пилота из Иордании». Они не гнушаются популярных инфоповодов. Во время чемпионата мира по футболу один из боевиков выкладывает жуткую фотографию с комментарием: «Это наш футбольный мяч. Он сделан из человеческой кожи #WorldCup».

Десять тысяч иракских солдат встали на защиту Мосула. Но из-за кампании ИГИЛ в социальных сетях всех «пожирал страх», отметили исследователи Питер Сингер и Эмерсон Брукинг. Их хештег «приобрел силу невидимого артиллерийского удара, тысячи снабженных им сообщений бесконтрольно распространялись одновременно с наступлением боевых подразделений. Каждый удар сеял страх, разобщенность и отступничество». Когда боевики подошли к Мосулу, тысячи иракских солдат дезертировали, многие побросали оружие и технику. К моменту, когда боевики достигли городских окраин, им противостояла «только кучка отважных (или растерявшихся) солдат и полицейских. Это был не бой – это была резня, в подробностях заснятая и смонтированная для последующего оперативного распространения онлайн». ИГИЛ использовало «новый вид блицкрига, в котором интернет стал оружием», и с его помощью продолжало набирать «невероятный оборот».

Неуправляемые онлайн-толпы похожи на ИГИЛ. Они используют социальные сети таким же образом, как террористические группы. У западных культур есть священное правило – запрет на нетерпимость. Главы корпораций и государственные институты, СМИ и образовательные организации знают, что быть заподозренными в мизогинии, расизме, гомофобии или трансфобии означает угробить свою репутацию. Именно этим угрожают неуправляемые виртуальные толпы. Нет необходимости напрямую обвинять представителей элиты в любом из таких грехов, достаточно хоть раз понаблюдать за буйством толпы в интернете. Таким способом активисты, прямо как ИГИЛ, используют машину устрашения социальных сетей, чтобы добиться уровня статуса – и сопровождающих его влияния и власти, – несоразмерного их количеству.

Это ясно из проведенных опросов пользователей. Через год после травли Темплер было опубликовано одно из крупнейших в истории Великобритании социопсихологических исследований – на основе данных, поступивших от десяти тысяч респондентов. Были выявлены семь самостоятельных групп носителей различных мнений, одна из которых – «прогрессивные активисты» – описана как люди, «мотивированные бороться за социальную справедливость». Они представляют собой «влиятельную, активно высказывающую свое мнение группу, идентичность которой строится вокруг политики». Прогрессивные активисты верят в то, что игра в основном статична, что итоги жизни игроков «определяются в большей степени социальными структурами, в которых они выросли, чем их личными усилиями». Это самая высокообразованная и состоятельная из всех групп, в ней больше людей с семейным доходом свыше 50 тысяч фунтов, чем в любой другой. У них «самый громкий голос» в социальных сетях, где они играют «господствующую роль». Они в шесть раз чаще представителей других групп публикуют в твиттере и на других платформах посты о политике. Эта группа вносит в работу социальных сетей в целом куда больший вклад, чем все остальное население вместе взятое. И все же в 2020 году они составляют только 13 % населения. В США аналогичные исследования показали, что таких людей 8 %.

Опросы общественного мнения показывают, насколько маргинальными считают их убеждения и поведение. При этом общая ситуация в Великобритании и США развивается скорее в лучшую сторону: в 1958 году только 4 % американцев положительно отзывались о межрасовых браках, в 2013 году таких было 87 %. Только 3 % жителей Великобритании считают, что быть «настоящим британцем» означает быть белым, 73 % соглашаются с тем, что хейтспич – это плохо, более половины считают трансфобию «в какой-то степени» или «в существенной степени» проблемой. И все-таки многие модели поведения, характерные для прогрессивных активистов и собираемых ими толп, остаются непопулярными. Политкорректные формулировки в речи не любят в обеих странах. Среди представителей всех расовых групп США 80 % считают «политкорректность национальной бедой», с этим соглашаются 87 % испаноговорящего населения и афроамериканцев. В Великобритании о том, что политкорректность стала проблемой, говорят 72 %. Но довольно внушительное меньшинство – 29 % – соглашается с тем, что Великобритания – «страна системного или институционального