Скульптор твоего тела - Игорь Евгеньевич Журавлёв

слышал, что они не любят с утра, не скажу и за всех мужчин, но для меня лично утренний секс — самый лучший и самый, как бы это сказать, острый, что ли? В том смысле, что только с утра я получаю такую остроту ощущений, как ни в какое другое время суток. Не знаю, почему так, может, это особенность моего организма, а, может, у всех мужиков так, я этим вопросом не интересовался. Но начинать день с утреннего секса — это для меня как проснуться в раю. К сожалению, поскольку острота ощущений просто запредельная, то все заканчивается очень быстро, но так классно, что хоть кричи!

Элис лежала на мне, расслабившись, почти мурлыкая, а я смотрел в потолок и улыбался. Просто так, просто потому, что мне было очень хорошо.

— Надо вставать, — прошептала она мне на ухо. — Завтракать, а потом на океан. Часов до одиннадцати у меня есть время, а потом надо идти, собирать вещи и в двенадцать сдавать номер. Можно я до вечера оставлю вещи у тебя?

— Зачем ты спрашиваешь? — улыбнулся я. — Не можно, а нужно. Я тебе помогу с вещами.

— Да что там помогать, у меня один маленький чемодан на колесиках!

— Это не имеет значения, важно то, что я хочу тебе помочь.

Элис засмеялась и, подняв голову с моей груди, посмотрела мне прямо в глаза. Я же смотрел на ее щеку, которую еще вчера уродовал безобразный шрам, и понимал, что я должен как-то реагировать.

— Ах, вот оно что, — сказал я совершенно ненатуральным голосом, — а я ведь поверил, дурачок!

— Ты о чем? — не поняла Элис.

— Да о шраме твоем. Я ведь принял его за настоящий, а ты, оказывается, та еще обманщица! Зачем ты его вчера приклеила или что это было, к чему весь вчерашний маскарад? Или некая проверка? Типа, клюнет ли кто-то на меня вот такую, да?

— Что? — недоуменно вскинула Элис брови. — Ты вообще, о чем сейчас?

— Я говорю, без шрама ты смотришься намного лучше.

— Ты издеваешься надо мной? — удивленно воскликнула она.

Я нахмурил брови, изображая непонимание. А Элис провела ладонью по щеке, еще раз, а потом спрыгнула с меня и с кровати, и шагнула к большому зеркалу в прихожей. Я склонил голову и посмотрел на сверкавший зеркалами встроенный шкаф рядом с кроватью за моей спиной. Она, что, его не заметила или у нее зрение такое плохое? Может, она вечером сняла контактные линзы?

Потом прикрыл глаза, пытаясь удержать уходящие ощущения и одновременно гадая, что сейчас будет и как мне себя вести. Я знал только одно: признаваться я не должен ни при каких обстоятельствах! Что бы ни случилось, я должен отрицать всё. Зачем, зачем я это сделал? Блин, вот же я долбодятел!

Раздался вскрик, потом шлепанье босых ступней к другому зеркалу в туалете, щелчок выключателя. И тишина, длившаяся минут пять, не меньше. Потом послышались тихие шаги, и я, приоткрыв глаза, широко улыбнулся навстречу девушке. Она была прекрасна своей неприкрытой одеждой красотой. Но сейчас, судя по выражению ее лица, она об этом вообще не помнила. Ее глаза были так широко распахнуты, что я даже удивился, как такое вообще возможно. И словно в унисон моим мыслям я услышал ее слова.

— Как? — сдавленно прошептала она, остановившись перед кроватью и гладя мне в глаза. — Как ты это сделал?

— Если ты о шраме, то, думаю, даже твой водостойкий грим или что там, стерся от моих жарких поцелуев, — еще шире улыбнулся я.

— Хватит! — зло крикнула она. — Хватит придуряться! Это ты каким-то образом убрал шрам, так ведь? Но как это возможно, объясни!

Она стояла надо мной — обнаженная, прекрасная в своей ярости, уперев кулаки в бедра. И что мне ответить?

— Подожди! — я нахмурился. — Ты хочешь сказать, что шрам на самом деле был настоящий?

Она сверлила меня глазами, а я изо всех сил старался изобразить предельно честный удивленный взгляд. Не знаю, что она там увидела, но развернувшись, села на кровать спиной ко мне и уронив лицо в ладони, заплакала. Я подвинулся и стал осторожно гладить ее плечи и спину, не зная, что надо говорить в таких случаях. Поэтому просто молчал.

Наконец, всхлипывания прекратились, она подняла голову и какое-то время смотрела на себя, обнаружив, наконец, что сидит прямо перед зеркалом встроенного шкафа. Я тоже смотрел на отражение заплаканной девушки, на лице которой не было никаких изъянов.

— Я в душ, — наконец, пробормотала она, вставая и собирая свою одежду, разбросанную по номеру.

— Чур, я второй! — попытался пошутить я, но Элис, похоже, даже не поняла, что я сказал. Или я сказал это по-русски?

Дверь в совмещённую с туалетом душевую закрылась, и я услышал щелчок замка. Хм, закрылась изнутри. Ладно, пусть девчонка хоть немного придет в себя. Я ее прекрасно понимаю, сам однажды точно так же проснулся утром. Так, стоп! Я точно так же проснулся утром?

Да нет, не может быть, я был один, в квартиру никто не мог зайти. Или мог? Мама, бабушка? Я ведь так и не узнал, какой у них дар. Да нет, исключено. Если бы они были скульпторами или какими-нибудь целителями, никакой псориаз изначально не задержался бы на мне. Кто еще? Пропавший отец? Какой у него был дар? Надо выспросить у предков. А еще, если это действительно было так, то почему он не помог раньше? Не знал? Не мог? Может, есть какое-то ограничение по возрасту? Кстати, это объясняет и то, что я, такой «великий скульптор», столько лет не мог помочь даже самому себе. Если, конечно, я действительно самоисцелился.

Да уж, мне не на океан надо было ехать, а искать тех, кто ответит на вопросы. Мама с бабушкой отвечать не хотят, почему? Это ведь странно, разве нет? Я ведь их сын и внук! Хотят меня уберечь? От чего? И не может ли быть так, что они могли исцелить меня, но предпочли, чтобы я страдал тому, что я узнаю, кто я? Но если это так, то это точно не было самоисцелением. И почему я не подумал об этом раньше? Ладно, разберемся со временем, в какие игры все вокруг меня играют. Я даже с подозрением посмотрел на дверь санузла, может, эта Элис