Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

одной было за восемьдесят, но она как раз была самая спокойная. Ей терять было нечего, она – вдова великого дирижера Абрама Саца, и он давно ее уже звал к себе. Вторая была помоложе, под семьдесят – она как раз очень склочничала.

Тогда Аглая решительно ушла на дорогу голосовать. «Хоть автобус, хоть грузовик, хоть снегоуборочную машину – но приведу», – успокоила она вдов.

Вдовы пританцовывали в ожидании режиссерши. Операторы, снимавшие, как они клали цветочки, давно уехали на своем транспорте. А режиссерши все не было и не было.

Сторож, уже переодетый в цивильный дутик, сдавал смену двум мрачным охранникам. Дамочки потребовали, чтобы их впустили погреться в сторожевую будку. Но у охранников были свои планы коротать ночь, и они отрубили: «Нет, это противоречит третьему пункту устава охраны кладбищ».

Вдовы сказали, что они не смирятся и как только доберутся до телефонов, немедленно добьются увольнения охранников.

Сторож неуверенно вякнул, что, может быть, охрана разрешит впустить теток погреться в часовню, буквально на полчаса, пока не появится транспорт. Он просительно посмотрел на мрачных мужиков, но у них были свои проблемы и проводить время с разъяренными тетками не входило в их намерения.

Часовня стояла как-то хитро – у границы кладбища и частично за его пределами. И можно было сделать вид, что они вошли не с подведомственной территории.

Мужики мрачно открыли часовню и взяли с замерзших женщин слово не портить церковное имущество и не плевать на мозаичный пол.

Вдовы покорно дали слово.

В часовне было тепло и пахло ладаном. Свет был пригашен – в основном светили электрические лампадки возле наиболее значимых икон.

Вдовы сели на боковые скамейки и затосковали. Одна из молоденьких сказала:

– Ну что, девочки, давайте знакомиться. Меня зовут Елена, мой муж театральный режиссер Иван Зыков.

– Что вы говорите, – ахнула вдова среднего возраста, – а какая же у вас разница с Зыковым, вы же такая молодая?

– Тридцать пять лет, – с гордостью ответила Елена, – я у Ивана пятая, но последняя.

Женщины ожили. Вдова хирурга, особа неприятная, сразу произнесла:

– И нечего гордиться, пятая она, четырех убила и гордится. Я вот со своим Олегом Ануфриевичем прожила пятьдесят пять лет как один день и не допустила ни одной вертихвостки.

Вторая молоденькая поспешила вмешаться:

– Меня зовут Алина, мой муж физик Исаак Бронштейн.

Восьмидесятилетняя вдова дирижера Абрама Саца, самая спокойная из теток, заметила:

– Между прочим, он был гений.

– Тоже, небось, пятая, – заметила вдова хирурга.

Алина проигнорировала эту реплику. А Елена спросила вдову дирижера:

– А вас как зовут?

– Ольга Арташезовна, – с достоинством сообщила дирижерша.

– А вас? – продолжила Елена, обращаясь к вдове хирурга.

– А тебе какое дело, – она явно приняла Елену за очередную вертихвостку, забыв на мгновение, что защищать уже некого. – Ну Зинаида Никитична.

Вдова диссидента Аркадия Федоровича тихо плакала под иконой Богоматери с младенцем. Как это можно – не найти могилу, и еще называется телевидение.

– Голубушка, – обратилась к ней Ольга Арташезовна, – не печальтесь. Он уже никуда не убежит. Его найдут с лучами солнца.

Молоденькие вдовы Елена и Алина засмеялись: им показалось смешно, что они просидят в часовне до восхода солнца.

– Меня зовут Оксана Штанько, – поделилась вдова поэта. – Мы столько настрадались в нашей жизни. Аркадия не печатали. Потом держали в психушке. А теперь могилу потеряли.

Зинаида Никитична немедленно выстрелила в сердце:

– Правильно держали. Жаль, что выпустили. Был бы сейчас жив.

Вдова поэта так была потрясена столь реальной альтернативой, что перестала всхлипывать.

Две среднего возраста, но вполне молодые, чтобы начать новую жизнь, представились:

– Ульяна, вдова художника-абстракциониста Голлербаха.

– Анаид Терещенко, вдова…

Бориса Терещенко, молодого политика, убитого при невыясненных обстоятельствах, знали все. И почтительно помолчали.

Но Зинаида Никитична своего не упустила:

– Так вот из-за таких, как ваш Терещенко, погиб мой муж.

– Как это? – наивно спросила вдова Терещенко, не догадываясь, что лучше бы помолчать.

Зинаида вопила довольно долго, она костерила всех, начиная от Горбачева, она обвиняла ученых, чиновников, интеллигентов, практически ей удалось оскорбить всех вдов, досталось и Ивану Зыкову за современные постановки, и поэту-диссиденту, и художнику абстракционисту, и, конечно, дирижеру по фамилии Сац. К нему она присоединила физика Бронштейна – и скопом обвинила в развале великой страны:

– Потому что, если бы не было вашей приватизации с вашим капитализмом, мой Олег Ануфриевич продолжал бы возглавлять свой институт. И он бы не заболел, потому что сердечная болезнь – это болезнь нервов.

Возражать ей не хотелось, эти тексты были у всех на слуху, но было обидно, что это надо выслушивать почему-то на кладбище.

– А вы кто, моя дорогая? – величественно поинтересовалась Ольга Арташезовна у последней вдовы неопределенного возраста, совсем никак себя не проявившей в течение всех перипетий вечера.

– Я Катя, – ответила она несколько перепуганно. – Я вообще тут случайно.

– То есть? – не поняла Зинаида Никитична. – Вы не вдова?

– Вдова, вдова, – поспешила ее успокоить неизвестная Катя, – просто мой муж был совсем простым человеком, ну не великим.

– Она из народа, – поняла вдова хирурга, – ее по сценарию примазали к нам, это я понимаю. Это чтобы нас оттенить.

Именно в это время Аглая подъехала к воротам – удалось поймать крытый фургон и посулить хорошую сумму. Ворота были заперты. Она стала стучать по железной ограде. Никто не откликался. Устав грохотать, на нетерпеливый крик водителя сказала: «Наверное, уже уехали, тогда хоть меня подвезите». Когда фургон разворачивался, ей показалось что-то странное, какие-то тени в слабо освещенной часовне. Она высунулась в окошко и покричала:

– Эгей! Эгей!

Молчание.

И они уехали. Охранники ничего не слышали и тупо пялились в телик. Эйфория от легкого заработка прошла, и они начали сходить с ума от тоски. И потом, они боялись покойников.

Время шло, но никто за женщинами не приходил.

Первой заныла все та же Зинаида Никитична:

– Я так больше не могу. У меня лекарство по часам. Где эта шалава?

– Знаете что, – вдруг осенило Анаид Терещенко, – надо попросить у охранников телефон. Почему мы не догадались?

– А кто пойдет? – поинтересовалась Оксана Штанько. – Я не пойду, я эту вохру всю жизнь ненавижу.

– Мы пойдем, – предложила Ульяна-абстракционистка вдове политика Анаид.

И они легко встали и пошли к выходу.

– Подождите, подождите, – закричала Елена, – надо через другую дверь. Эта же на улицу.

– Нет, – возразили вдовы, – мы именно через эту вошли.

– Да, но они сказали, что внутреннюю дверь они запрут.

– Когда сказали? Кому сказали? Мы не слышали. Кто слышал?

– Они сказали, что мы можем только с улицы войти.

– А вошли с кладбища.

Все заспорили. Ульяна и Анаид решали вопрос методом тыка: ту, сквозь которую они вошли, отворить не получалось, потому что охранники не хотели неприятностей и заперли ее снаружи. Тогда стали искать вторую дверь. Часовня была небольшая, но второй двери не было. Алина пошла вниз по винтовой лестнице. За ней двинулась Елена. Молоденькие – они смелые, ничего не боятся.

Ольга Арташезовна засомневалась:

– Если выйти на улицу, это ничего не даст, охрана ведь внутри, за воротами.

Помолчали, подождали молодых разведчиц. Они внизу хохотали и вскрикивали.

– Там мощи, – вдруг перекрестилась Оксана. – Они, наверное, на мощи наткнулись.

Но девочки вернулись довольные, сказали, что нашли туалет. Тут же образовалась очередь. Настроение поднялось.

– Еще бы еды найти – и хоть до утра, – помечтала Ульяна. – Ни у кого ничего нет?

– Обычно на могилах можно найти, особенно на Пасху, бомжи питаются, – вспомнила Оксана.

– До Пасхи не доживем, – мрачно сказала Анаид.

Неизвестная Катя, вдова простого человека, методично изучала закоулки в поисках хотя бы окна, которое можно открыть. Но все было глухо забито.

Когда все отписались и вернулись, возникла мысль найти выход из положения коллективными силами.

– Ну, во-первых, поголодать полезно, – сообщила Зинаида, – вон какие ряхи отъели, а ведь, небось, пост или вот-вот будет.

– Действительно, надо поставить ситуацию на службу позитива, – согласилась Ульяна Голлербах. – Вот, например, у моего гения ни одна картина не была куплена при советской власти, а он говорил: «Уленька, какое же это счастье, я умру, а у тебя будет готовое неразрозненное наследство».

– И что? – заинтересовалась вдова поэта-диссидента.

– Теперь такие деньги предлагают: и французы, и немцы.

– И что? – заинтересовалась вдова политика. – Всё разбазаришь по загранице?

– Не знаю. Наши пока не предлагают.

– А нам дали премию Аполлона Григорьева. Хорошие деньги. Но мы