Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

его дочь?!

Девушка была невероятная. Таких он не видел. Таких писали художники Возрождения. У него руки зачесались. Давно не было такого позыва.

– А тебя как?

– Лия.

– Имя какое льющееся. Как твои волосы – мягкие и упругие. Можно коснуться?

Она вдруг вся прильнула к нему, и его обволокло ощущение счастья. И он подумал – не к добру. Счастье он всегда воспринимал как величайшую опасность.

Рядом было кафе, и они сразу вошли – сели за столик и посмотрели друг на друга.

«Я – Фауст, – подумал художник, – но где же Сатана?»

Огляделся. Молодежь бурлила и древний их язык, которого Ираклий никогда не знал, звучал музыкой Гуно.

– Откуда ты взялась?

– Приехала на дилижансе.

Ираклий уловил что-то знакомое: то ли вестерн, то ли опера – понять не мог. Следующая ее фраза все уточнила.

– Я направляюсь в монастырь.

«Манон Леско», – отозвалось в мозгу художника.

– В какой? – зачем-то спросил он.

– В женский, – безмятежно ответила она. И спросила у подошедшего официанта: – У вас есть воды Лагидзе?

Официант покачал головой и ответил по-грузински.

– Тогда боржоми.

Официант удалился.

– Что он сказал? – спросил художник.

Лия пожала плечами:

– Сказал – во всем виноват Саакашвили.

Помолчали. Ираклий не мог отвести глаз от ее волос – они были шелковые. Казалось – их соткали китайские шелковичные черви, соединяя своей слюной давнее и нынешнее.

Официант принес минеральную воду и два бокала.

Они чокнулись.

Раздался знакомый голос. Кажется, Шалва:

– Ираклий, друг мой, ты ли это?

Красиво произнес. Художник обернулся и в пестрой толпе посетителей никого не узнал.

Он повернулся к девушке. Девушки не было. Бокал был недопит. Другого следа ее пребывания не было.

Художник начал озираться. К нему тотчас подскочил официант:

– Я вас слушаю, – сказал он без малейшего акцента, – еще минералки?

– Скажи, дорогой, – максимально уважительно произнес Ираклий, – тут была девушка…

Официант тоже стал озираться:

– Какая девушка?

– Она просила воды Лагидзе.

Официант задумался. Потом собрался с мыслями, и Ираклий понял: сейчас будет ругать Саакашвили. И сказал:

– Спасибо, дорогой, принеси счет!

Счет был немалый: бутылка боржоми и много мелких непонятных цифр в списке, который следовал после боржоми, и все красивым грузинским письмом, мягко извивающимся волосами Лии. Но цифры были арабские и вполне понятные.

Со смутным сердцем Ираклий вновь принимал гостей на вернисаже.

Ну вот ведь слова искреннего никто не скажет. А с другой стороны – на фиг ему критика?

Формальное мероприятие. Если честно, гости даже не смотрят на стены. Ярмарка тщеславия. Дай бог, если найдется кто-нибудь с живыми ироническими глазами. Например, Шалва. Ну вот, идет прямо к нему с широко раскинутыми руками. Сбежать бы. Скажут – закапризничал.

– О, Шалва, а я тебя ищу.

Обнялись, расцеловались. Посмотрели друг на друга и смутились: старики. Учились вместе в ЦХШ. И тут еще эта жена.

– Что скажешь, – через силу произнес Ираклий, – только честно.

– Честно? Говно.

У Ираклия заныло сердце: ну вот опять эти шуточки. Всегда не выносил.

– Пойдем выпьем! – вспомнил заклинание Ираклий.

Подошли к столам. Как он любит красные сухие грузинские вина!

– А ты как? – опередил одноклассника Ираклий.

– Малюю маленько. Хочешь посмотреть?

«Не хочу», – заныло в душе, а сказал:

– Конечно, хочу. Где? В мастерской?

– Зачем в мастерской? В соседнем зале. Идем!

Шалва решительно повел гостя в свой заветный зал, где и на самом деле были обильно развешаны небольшого размера картинки в хороших, не пошлых рамах.

Картинки были неплохими. Тбилисский быт оказывался легким, смешным, остроумным, а люди забавными и яркими.

«Знаю я этот лубок, нагляделся, – подумал Ираклий, – но все же живо, хотя вторично». И тут ему в голову ударила фраза: «А у тебя не вторично, Эль Греко?» Громко так ударила, больно. И возразить нечего.

Лия смотрела на него с маленькой миниатюры.

– Кто это? – вздрогнул Ираклий.

– Если честно, не знаю. Это не моя работа.

– А почему висит здесь?

– Понятия не имею. При развеске спутали. Сейчас распоряжусь – действительно, как это вышло?!

Работы у Ираклия были необычные, неповторимые, ни на кого не похожие – искаженные тела женщин были совершенно реалистическими. Покореженные здания, разрушенные землетрясением или волей людей, окровавленные немыслимыми красками, оборачивались последним днем Помпеи. Лирическая нота била по нервам предчувствием отчаяния.

Оценивали пятьдесят на пятьдесят: обожали и ненавидели. Душевно были близки первые, но прислушиваться надо было ко вторым. А не хотелось.

С возрастом он послал всех.

Инга сговаривалась с галеристами, торговалась по поводу оплаты. И сейчас мелькала где-то, получая поздравления и принимая подарки.

Прилипла искусствоведка с восторженно истерическим воплем: «Гений, гений!» Вцепилась в рукав накрашенными коготками и стала умолять немедленно объяснить, откуда к нему приходит вдохновение.

Шалва из другого зала покрутил у виска, кивая на искусствоведку.

Ираклий бросил измученный взгляд в окно, которое выходило на проспект, и там стояла Лия в том же самом коротком плащике и волосы лились по рукавам плаща. Лицо поднято к нему или к небу.

Грубо отпихнув прилипшую тетку, Ираклий ринулся к выходу. По дороге мелькало: «Пока ты совершаешь поступки, ты еще жив!»

Еще мелькнуло – паспорт и карточка в кармане – больше мне ничего не нужно!

Но, конечно, на улице никого не было.

В Москву вернулся больным – продуло где-то не вовремя. А на носу вылет в Торонто – опять вернисаж. Хороший повод отказаться. Болен, и все тут.

Нет, жена притащила кучу медиков, потом шаманов, экстрасенсов, почему-то зубных врачей.

Через неделю вылетели в Торонто.

Как ни странно, стало лучше. Инга смотрела победоносно – куда ты без меня, видишь, какая я у тебя?!

Поселили в хорошем отеле. Вокруг прыгали организаторши.

По привычке вышел пройтись.

Притягивала телебашня. Дошел до башни. Очередь была небольшая. А в ресторан вообще никого. Не сезон. Пошел снег.

В окно смотреть не стал: все равно ни черта не видно. Погрузился в изучение меню, соображая – канадские доллары дороже или дешевле американских. Черт их знает.

Выбрал то, что понял: рыбу.

Поднял глаза на официанта.

На него смотрела Лия – официантка.

– Что ты тут делаешь? – вырвалось у него.

Хорошенькое личико сморщилось, стараясь понять заказ.

Он ткнул пальцем в меню наобум и сказал «bitte» – с языками всегда было сложно. Девушка послушно ушла, и очень скоро два дюжих мужика расставили возле него треногу в виде столика, водрузили устройство типа электрогорелки, к которому прилагалась сковородка и отдельно набор специй и кусок сырого мяса.

Ираклий осмотрелся: помощи ждать не от кого. Начал действовать: резать, жарить, солить. Вошел во вкус. Чад поднимался над сковородкой и уходил к потолку. На потолке был противопожарный датчик, который терпеливо ждал своего часа. И наконец сработал оглушительно.

Звук был оскорбительно мерзкий. Редкие посетители занервничали.

Лия немедленно подбежала, выключила устройство и жестом приказала официантам все унести.

Ираклий оглох от сигнализации и перестал адекватно воспринимать действительность. Он решил, что Лия – это его ангел. Он припал к ней в отчаянии и попросил увести его от этого звука.

Лия аккуратно взяла Ираклия под руку и, сняв со стула его куртку, медленно повела к выходу.

– Подожди, а заплатить, – он достал карточку и протянул девушке, но та решительно вернула карточку, и они продолжили свой путь: к лифту, потом через вестибюль, потом через дверь-вертушку, и уже на улице она ласково отпустила его руку и что-то сказала.

В кармане зазвонил телефон. Ираклий включил и услышал вопль жены: где ты, черт тебя подери, все уже собрались, пресса, гости, шлюшки местные, где тебя носит?

Он попытался вставить слово, но не удалось. Инга дотяфкала свой текст и отключила телефон.

Ираклий, абсолютно уверенный, что Лия исчезла, огляделся. Но она стояла, улыбалась и говорила на непонятном языке, показывая пальцем наверх. Это означало, что ей пора на работу.

Ираклий достал свою визитку, которой в Москве очень гордился. Ее особенно уважали гаишники. Но Лия уже бежала к входу в своих далеких от Ираклия мыслях на своем непонятном для него языке.

Дверь прокрутилась – и нет ее.

Ираклию стало очевидно, что с ним не все в порядке. Пора идти к психиатру, глотать таблетки и готовиться к худшему. Но ему так это нравилось, так радостно было ожидание очередного явления Лии – неужели необходимо от этого отказаться.

На вернисаже он был внимателен к посетителям, терпеливо дожидался перевода непонятных речей, ласково поддакивал обычной мишуре, которая сопровождает подобные встречи с прекрасным, – и никакой разницы, в какой стране происходит эта встреча, в какой части земного шара. Он давно перестал замечать границы, языки – все равно их не знал. А всеми фибрами души с нетерпением, превосходящим отпущенные ему силы, ждал, как в ранней молодости, ее появления. Она не могла не прийти. Она обязана была появиться – хоть в окне, хоть на картинке,