Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

Сложно Изаксону со Свидригайловым. Что это за мужик такой – чудовище просто, такие с собой не кончают. Тогда Ангелина Семеновна ему умершую жену подбрасывает – Марфу. Настя играет. Он ее спрашивает: «А что там у вас на том свете?» А она отвечает: «Пауки, батюшка, одни пауки. Темно, а по углам пауки».

И тут же пластический этюд – все в черном. Ползают страшные пыльные, всех ненавидящие – из всех углов, со всех сторон на живого человека, на Дениса, который еще и пожить не успел. Нет, он Свидригайлов, он убил свою жену, они мстят ему. И он стреляет в пауков, а потом в себя. Пауки аплодируют.

Раскольников с Сонечкой репетируют. Тамара сидит, ждет своей очереди.

Вдруг она говорит:

– Сашк, ты чего? Что ты тургеневскую барышню играешь, ты посмотри только на себя в зеркало и представь: ты проститутка.

– Я не понимаю, – в слезах говорит Сашенька, – она ведь такая хорошая, любит Раскольникова, как она может быть проституткой? Разве так бывает?

– Ладно, сходим с тобой погулять. Я тебе объясню.

Идут по темным переулкам, входят в какой-то вонючий двор. К ним тут же подходит гигант, сейчас как двинет по мозгам. Сашенька прижимается к Тамаре.

Но гигант уже при приближении говорит:

– Ба! Какие люди в Голливуде!

И они с Тамарой обнимаются.

– Я тебя из вида потерял. Ты все в своем институте?

– Пока да.

– Хочешь вернуться?

– Может, и вернусь. Не сейчас.

– А это кто, новенькая?

Сашенька вежливо поздоровалась.

– Слушай, Рустам, у тебя в школе по литературе что было?

– Тройку натянули. А это для чего?

– Опрос проводим, кто знает Достоевского.

– Да его все знают.

– Ой ли?

– «Идиот», да это… «Преступление и наказание» – все наши понятия.

– Ладно, будет показ, приглашу.

Но громила уже отвлекся – во двор въехала дорого вида машина. Шофер высунулся в окно и свистнул громиле.

– Это кто? – оробело спросила Сашенька.

– За девочками, сейчас наберут самых красивых и в баню. Вернутся с наваром.

– И ты тоже?..

Девушки садились с хохотом, за ними с завистью следили остальные.

– И кому этот навар?

– Догадайся.

– Твоему другу.

– Не смеши. Ладно, пошли. А может, хочешь попробовать? Ладно, пошутила, Соня Мармеладова.

На репетиции Тамара – Катерина Ивановна – намазала Соне щеки свеклой, задрала юбку повыше и вытолкала прочь: «Иди-иди, не сдохнешь! Все через это прошли!»

Ромочка нашел старую, кем-то выброшенную дубленку с прорехами, подвесил под полу топорик и ходит с ним, привыкает. А у самого такие голубые глазки, как у праведников на иконах.

Настя – сестра Раскольникова жалеет его ужасно, уже путая, где Рома и где Родя. То прореху зашьет, то по головке погладит, как в детстве.

Сживаются со своими персонажами, думают их мыслями, изменились – не узнать. Никто не прогуливает, никто не ждет никаких благ, о показе даже не думают, все равно играть негде. Просто они стали другими.

Теперь уже торчат в институте с утра до ночи и только на репетициях. Других предметов уже нет. Институт пуст.

Олигарх где-то прячется в Италии. Администрация по одному исчезает с каждым днем. Буфет не открыли вообще. Выяснилось, что им владел племянник олигарха. Наверно, тоже в Италии.

А Божко репетирует.

Куда-то пропали другие курсы: операторы, журналисты. Не слышно больше перестука балетных каблучков, не звучит музыка – охрана спёрла все, что похоже на технику: компьютеры, синтезаторы, осветительные приборы. Пропускной пункт открыт – входи, уходи, приводи кого хочешь, выноси что хочешь. Но выносить уже нечего.

А Божко репетирует.

Народу пришло на показ немерено: ребята приглашали всех, кто подворачивался по дороге. У кого-то смогли приехать родители. Друг Тамары и три ее коллеги сидели в первом ряду, придирчиво настроенные к спектаклю и к самой Тамаре. От института не было ни единого человека.

Но идущие толпы засекли охранники рядом расположенного банка и встревожились: что за демонстрация, а потом нас громить пойдут? Дали сигнал своему начальству.

В душной черной студии при свете настоящих свечей начался показ. Артисты знали, что это последний раз, и выплескивали в сценах свое неприятие такой жизни, свое сопротивление сложившейся ситуации, свою боль от невозможности продолжать учебу – именно тогда, когда они стали понимать, как надо играть, как надо себя тратить, не жалеть, а идти напролом. Божко и Ангелина были за кулисами – у них не было возможности смотреть, они должны были помогать. Но неожиданная мертвая тишина из тесно забитого зала насторожила мастера. Возникло ощущение, что все ушли. Он заглянул в дырку в занавесе и поразился лицам зрителей, они как будто не дышали.

Ребята не играли, ребята жили.

Неожиданно раздался шум, непохожий на реакцию зала. В зал вошли трое в черном камуфляже. На них зашикали. Они продолжали идти к сцене. Из первых рядов встали родители и перегородили им дорогу, просто встали к ним спиной, не отвлекаясь от сцены. Поднялись и другие ряды, чтобы видеть происходящее.

Студенты грозно запели – это было бессловесное угрожающее мычание, предшествующее убийству двух женщин.

Камуфляжники остановились. Им подали стулья. Они сели – дали слабину. Правда, один, видать главный, стал звонить, очевидно, начальству. Но не тут-то было – еще в бытность свою ректором олигарх Петров сделал одну мудрую вещь – поставил блокировку телефонных звонков.

Зрители снова сели. Присутствие властных структур добавляло напряжения и так нервному сюжету.

Сашенька была идеальная Соня, нельзя было представить более чистое существо в этом замаранном мире.

Тамара знала, что делает, она накопила много боли за эти неполные два курса и много правды – ей, как и всем, терять было нечего. Выгнать дочь на панель, чтобы спасти от голода других детей, – это понятно каждой русской женщине и без Достоевского, и чем за это надо заплатить, тоже понятно.

Раскольников-Рома был, как Соня, святым убийцей. Он разделывался с нечистью жизни ее способами и готов был за это на Голгофу.

Пауки показались пародией на камуфляжников – их, этих камуфляжников, вдруг стало много – как будто они размножались на глазах. Нежеланные гости напряглись. Когда Денис достал пистолет – они схватились за оружие. Женщины – мамы, бабушки, сестры, подруги повисли на них, не давая пошевелить руками. Денис выстрелил и упал.

До самого конца все стояли, защищая актеров.

Под дулами настоящих пистолетов Сашенька-Соня прочитала строчки Евангелия и перекрестила Раскольникова.

Занавес закрылся. Все захлопали. Камуфляжники пошли на сцену. Не обращая внимания ни на актеров, ни на зрителей стали собирать в пластиковые мешки компромат: пистолет, топор, украшения, напечатанные на принтере деньги.

Студенты стояли возле своих преподавателей. Губы их шевелились.

Зрители перестали хлопать и прислушались к яростному шепоту:

– От топота копыт пыль по полю летит… От топота копыт пыль по полю летит…

И вдруг привычная учебная скороговорка загремела многими голосами – голоса ширились, множились, поочередно включались зрители:

– От топота копыт пыль по полю летит… От топота копыт пыль по полю летит…

От топота копыт пыль по полю летит!

«Они не пропадут! – думал Божко. – Они уже не смогут пропасть. За ними мы, за ними Достоевский. Он не даст пропасть. Даже если мы больше никогда не встретимся, у каждого в душе навсегда будет жить клочок этой нашей общей рваной актерской судьбы».

Художник

Художники всегда пьют. Так положено. Хотя Ираклий знал, что больше пьют поэты. В училище его научили пить спирт старшие ребята и сказали – сто лет проживешь. И вот ему за восемьдесят, пить спирт не хочется. Хочется красное вино. Домашнее красное саперави из пластиковых емкостей. Прямо на улицах Тбилиси. Нет ничего лучше.

Город его юности, забытый на всю жизнь. Москва, Питер, Киев, теперь Париж, Торонто. И вдруг по надобности – Тбилиси. Выставка его работ. Суетное дело – вернисаж. Жена хлопочет на тему угощения, он обзванивает старых друзей, вычеркивая их телефоны по мере невозможности их позвать – умерли. После каждого выпивает вина – и не пьянеет.

Добрался до буквы «ш» – Шалва, – вдруг вспомнил, что он увел когда-то его жену. А куда она потом делась – не помнит. Другая завелась. Потом еще одна. А эта, кажется, последняя. Инга. Имя претенциозное. И сама такая.

Вышел пройтись по Руставели. Хорошо идти по левой стороне. Навстречу такие веселые молодые красавицы. Одна шла прямо на него. Он остановился. Она подошла вплотную. Уперлась взглядом требовательно:

– Откуда я вас знаю? Нет, правда.

Ираклий оценил ее тон, и она ему понравилась.

– Может быть. И что?

– Ираклий?

Тут он встал в тупик. Он ее не помнил совсем. Мелькнула неприятная мысль: может, она