Имидж старой девы - Елена Арсеньева

– Совершенно верно, – отвесил ей полупоклон князьБеневентский. – Он панически боялся оказаться в руках у казаков, поэтому началзачитывать письма от Наполеона. Одно было получено 8 февраля, другое – 16марта. Смысл обоих сводился к следующему: императрица с сыном должны покинутьПариж, если им будет угрожать опасность быть захваченными австрийцами. Цитата:«Если неприятель приблизится к Парижу настолько, что сопротивление станетневозможным, отправьте регентшу с моим сыном по направлению к Луаре… Помните, япредпочитаю, чтобы римский король утонул в Сене, но не попал в руки враговФранции!»

Жозефина тихо ахнула.

– Да, после этого уже никто не спорил, – сказал Талейран стакой глубокой печалью в голосе, что она не могла не показаться наигранной.

– Так что же… – пробормотал Жозефина. – Вы хотите сказать,что все погибло? Нам остается только ждать, когда казаки войдут в Париж и…перережут нам горло?

– Ну зачем так трагично, дорогая Мадам? – с укором произнескнязь Беневентский. – Император Александр – европейски образованный человек икрасивый мужчина. Уверяю вас, казаки никому из нас не страшны. Мы должныпонять, что наступил конец одной эпохи, но он знаменует начало другой. Нампридется преклонить колени перед другим королем – Людовиком Восемнадцатым…

И снова эта пауза, снова эта напряженная искра в холодныхсерых глазах…

Мадам опустила голову на руку и даже не простилась с княземБеневентским.

Он вышел – очевидно, так и не дождавшись того, что хотелуслышать.

Хотел? Или опасался? Почему мне кажется, будто он доволенмолчанием Мадам? О чем же она не сказала?!

Пока не понимаю. Поговорю осторожно с Моршаном, с Клер деРемюза – может быть, они что-нибудь поймут?

Боже, боже! Совершенно забыла о нашей трагедии: мы брошены,мы покинуты, мы не можем смотреть без страха в завтрашний день!

Казаки, боже… Татары! Они все татары! И насилуют, как яслышала, всех женщин без разбора, старых и молодых. Я не молода, но и далеко нестара еще! Минует ли меня чаша сия?..

Между прочим, у меня еще ни разу не было любовника – нефранцуза. Интересно в связи с этим вот что: может мужчина, который тебянасилует, считаться твоим любовником?..

В нашем квартале чувствуется немалое напряжение. Да, газеткаиз мусорного ящика, увы, не соврала: убит уже второй антиквар. Морис в шоке,хотя и пытается скрыть свое состояние: у Марины последний экзамен! Завтра онастанет законченным юристом, однако ее мужу не удастся поприсутствовать при этомсобытии: ему надо срочно лететь в Стамбул. Вообще Морис довольно часто ездит вкомандировки по всему свету: то в Пхеньян, то в Киев, то в Вену, мотается поделам своей компании туда-сюда, иногда на пару-тройку дней, иногда и даже утромуезжает, вечером возвращается. Правда, его последнее время щадили, как«молодого отца», а теперь папочке пора впрягаться в работу. Мы с Маришкой неропщем: пусть отвлечется от домашней суматохи, от Лизочкиного кувыканья, отрваных ночей, а главное, от этих необъяснимых преступлений, которые такугнетают всех жителей и посетителей квартала Друо. Вдобавок Париж в последниедни стал необычайно грязен. Мусорщики все еще бастуют. Как-то спасти положениепытаются бригады добровольцев, призванных отчаявшейся мэрией, однако ихдействия носят спорадический характер. То уберут, то нет. Около одного подъездаочистят мусорки, мимо другого почему-то проедут. Их машина в шесть утраподнимает такой грохот под окнами, что будит всех. Поскольку для меня это времякратковременного и долгожданного отдыха, я злюсь страшно, ругательски ругаюзабастовщиков, которые явно с жиру бесятся, неведомо, почему они недовольнысвоей жизнью, вот в Россию бы их, хотя бы на месячишко, – мигом оценили бы, вкакой превосходной стране обитают, как здесь заботятся о людях труда!

С отъездом Мориса мы с Маришкой резко расслабляемся, в томсмысле, что перестаем готовить. Мы обожаем китайскую кухню, а Морис ее терпетьне может. И когда он уезжает, мы питаемся только из китайского ресторанчика. Ихтут море: чуть ли не на каждой улице, поэтому они очень дешевые. К примеру, мойлюбимый рулет «Printemps», то есть рулет «Весна» – море зелени, пророщенныхзлаков и чуточка куриного мяса, завернутые в белый капустный лист, – стоитполтора евро, а пакет потрясающих, воздушных рисовых лепешек – вообще пятьдесятевросантимов. Такие же смешные цены и на креветки, и на мясо в сладком соусе, ина овощи, и рис с кукурузой и горошком, и на прочую продукцию. Дело не вдешевизне, конечно, а во вкусе! Но и народу в «китаезах», как мы с сестройназываем эти ресторанчики, в обеденное время, начиная с полудня, достаточно.Именно поэтому без четверти двенадцать я, как ошпаренная, вылетаю из дома (сЛизочкой осталась неумытая, заспанная маманя) и мчусь к ближайшему «китаезе»,чтобы обеспечить нам с сестрой пропитание. Успеваю в самую тютельку: только чтов ресторанчике было пусто, а за мной мгновенно выстраивается очередь. Беручетыре рулета, две порции равиолей с креветками, еще рис для Маришки, два пакеталепешек и пробираюсь к дверям. Теперь надо забежать в булочную за багетом, апотом обеспечить нас с сестрой сладким: в ближайшем продуктовом магазинчике«Франпри» купить тортик «Браунис» – нечто шоколадное, с орешками, пропитанноесиропом, тающее во рту, отдаленно похожее на торт «Прага», только бесконечновкуснее!

Я уже почти добралась до дверей, когда рядом раздается:

– Бонжур, мадемуазель!

Голос мне знаком. Оборачиваюсь… Да и лицо знакомо тоже. Мойгалантный спаситель, самоотверженный поедатель газет, стоит в своейзалихватской позе – руки в карманы, совершенно как в прошлый раз. Вот толькоего серо-зеленые глаза, которые я помню смеющимися и лихими, сейчас оченьсерьезны.

– Бонжур, месье, – бормочу я, отчего-то вдруг смущаясь и воправдание выставляя перед собой свои пакеты с китайской едой. – Извините, я…

– Вы спешите, понимаю, – говорит он. – Однако все-таки прошувас задержаться на несколько минут. Поверьте, никогда не стал бы обременять вассвоим присутствием, когда бы не крайне важное дело.

Его слова, как и вообще все на свете, я воспринимаю всоответствии со своим комплексом: то есть я такая унылая уродина, что он ни закакие коврижки и близко ко мне не подошел бы, когда бы не смертельная нужда.

Понятно… Ну и какая ему во мне может быть надобность?

– Отойдемте, прошу вас, – говорит он, цепляя меня подлокоток и буквально оттаскивая к свободному столику. – Может быть, кофе?

– Нет, нет, я же говорю…