Имидж старой девы - Елена Арсеньева

– Спешите, да, – кивает месье. – Хорошо, обойдемся безизлишних реверансов. Тогда – вот. – И протягивает мне визитку с фотографией.

Поскольку на фотографии запечатлен мой нечаянный знакомец,значит, это именно его зовут Бертран Луи Баре. И именно он занимается делом, окотором я раньше только в романах читала: частным сыском. Да-да, здесь так инаписано: «Частный детектив». Смотрю на адрес. Все та же улица Друо, вот те на!Да мы практически соседи. Ну конечно, я же видела, как он входил в какой-то домнеподалеку.

Это моя первая мысль. А основной вопрос: зачем я моглапонадобиться частному детективу? – приходит с запозданием. Но, наверное, тотчасотвечаю я сама себе, это как-то связано с убийствами антикваров. Видимо,опрашивают всех подряд: вдруг кто-нибудь что-нибудь да видел? Немного странно, конечно,что этим занимается не полиция, а частный детектив, но, очевидно, в ход пошливсе боевые единицы.

Ну, меня спрашивать бессмысленно. Раскрытию преступлений вквартале Друо я ничем помочь не могу. Вот если бы поинтересовались однимзага-адочным случаем, происшедшим в Нижнем Новгороде…

А впрочем, даже если бы меня и спросили об этом случае, я быникому ничего не сказала!

– Слушаю вас, месье Баре, – говорю я, всем своим видомизображая готовность помочь правосудию. – Только боюсь, что…

– Вы правильно делаете, что боитесь, – брякает он. – Дело ив самом деле очень серьезное. Более того! По-моему, оно очень опасное!

Я вытаращиваю глаза. А как еще можно отреагировать натакое?!

– Пардон, конечно, – мне наконец-то удается вымолвитьсловечко, – но вы уверены, что ни с кем меня не перепутали?

– Уверяю вас, что нет, – с поклоном сообщает он. – А вот идоказательства.

Доказательства убедительны.

– Вы русская, ваше имя Катрин Дворецка, – произносит онотчего-то на польский манер. – Вы живете в Париже у своей сестры Марин, котораязамужем за Морисом Юго́. По профессии он юрист. Недавно у них родиласьдочь Элиза, и вы приехали помочь сестре на первых порах.

Все точно… Мой бо фрэр и в самом деле носит фамилию Юго,являясь, таким образом, однофамильцем великого писателя, прославившего на весьмир собор Парижской богоматери. Да-да, этого самого автора «Рюи Блаза»,«Эрнани», «Мизераблей», «Человека, который смеется» и иже с ними следовало быназывать не Викто́р Гюго, а Виктор Юго, ибо фамилия его пишется Hugo, а вданном случае буква H не произносится. Между прочим, все французы, которымизвестен этот переводческий казус, немало досадуют на русских. Морис в ихчисле.

Но сейчас речь не о том!

– И что все это значит? – настороженно спрашиваю я.

– Бель демуазель, – говорит месье Баре очень серьезно, еслии не с отеческой, то, не побоюсь этого слова, братской интонацией. – Я оченьхорошо понимаю, что такое искушение. Однако существуют искушения, поддаватьсякоторым не только стыдно, но и опасно! Порою – смертельно опасно… Вы понимаетеменя?

Я, конечно, лгунья отъявленная: так уж сложилось по жизни.Однако в принципе стараюсь не врать, когда в том нет особой нужды. Вот каксейчас, например. И поэтому чистосердечно признаюсь:

– Нет. Абсолютно ничего не понимаю!

Не раз сталкивалась с тем, что, когда нагло врешь, тебепочему-то слепо верят, а когда лепишь правду-матку – смотрят, как на баронаМюнхгаузена. Сейчас я наблюдаю точно такую реакцию.

Серо-зеленые глаза месье Баре смотрят на меня укоризненно.

– Ну хорошо, – произносит наконец частный детектив.

Я воспринимаю это как сигнал к окончанию разговора иподскакиваю, снова сгребая пакеты, но Баре хватает меня за руку:

– Еще одну минуту! Прошу вас, бель демуазель, погодите ещечуть-чуть.

Снова сажусь. Бель демуазель, прекрасная барышня… оченьлегко меня подкупить, оказывается!

– Если вы не желаете со всей серьезностью взглянуть наположение, в котором оказались по своей… небрежности, назовем это так, топридется мне быть откровенней. Прошу вас, верните то, что вы взяли и что вам непринадлежит.

Я присыхаю к стулу.

– Кто вас послал? – Язык меня не слушается, губы прыгают. –Кто?..

Невероятным усилием воли останавливаю готовую начатьсяистерику. Нет! Это ошибка, совпадение, что угодно, только не то, о чем яподумала. То, что случилось, – случилось в России. А я во Франции. Никакимисилами здесь не может стать известно о том, что произошло там . Да нет здесьникому дела до того, что произошло сырым сентябрьским вечером в…

Ладно, не думать об этом. Думать только о том, что БертранБаре, видимо, не в себе.

– Что мне не принадлежит?! Что я взяла?! Когда?! И у кого?!

– Ко мне в агентство явился человек, назвавшийся месьеБонифас Зисел, – начинает рассказывать детектив. – Подозреваю, что это ненастоящая его фамилия, да и во внешности его присутствует нечто, что наводит намысль о некоей ненатуральности. А впрочем, это не имеет особого значения длянас с вами. Он просил меня разыскать молодую даму приблизительно двадцати пяти– тридцати лет, с русыми волосами, э-э… выбившимися из прически (это он моюрастрепанную гриву так охарактеризовал, браво!), со светлыми, то ли серыми, толи голубыми, глазами, правильными чертами лица, высокую и стройную. Даму эту онвидел один-единственный раз, и тогда она была одета в синие джинсы, коричневуюзамшевую куртку и белые кроссовки. Из-под куртки виднелся белый свитер. Надосказать, как только я выслушал его описание, я немедленно сообразил, что ужевстречал эту даму…

Баре смотрит на меня очень выразительно. И я его понимаю!Ведь эта дама – вылитая я. Это мой портрет в моей одежде. Все описанные вещибыли на мне, когда любезный сыщик снимал с меня ту поганую газету, так чтонеудивительно, что он сразу признал свою нечаянную знакомую. Кстати, я и сейчасодета почти так же, разве что свитерок не белый, а бежевый.

Но все равно – и в белом, и в бежевом! – я не имею нималейшего представления ни о каком Бонифасе Зисе́ле. И уж совершенно точно– ничего у него не брала!