Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

Вот такая злодейка-судьба: к отложенному на завтрашний день она позволяет вернуться два года спустя, а то и через целую жизнь.

Я уснул с книжкой в руках, не найдя нужной страницы, и увидел себя в этой же самой комнате, какой она будет через полста с лишним лет. Из старой мебели совсем ничего не осталось. Трёх окон как ни бывало. Их заложили после пристройки ещё одной спальни. То ли по этой причине, а может, из-за того, что во сне я был достаточно взрослым, комната не казалась большой. Судя по отблескам станционных прожекторов, здесь тоже была ночь.

Всё казалось реальным и прочным, только звуки, заполнившие пространство, вносили в его восприятие скепсис и диссонанс. От депо с пробуксовкой отошёл паровоз. Коротко свистнул и застучал на стыках коротким речитативом. А как такое возможно? У нас ведь уже года два как бесшовные рельсы. На станции остались одни тепловозы. Разве они умеют вот так, с пробуксовкой?

Был во всём этом ещё один несостыковочный момент. На столике у пластикового окна стоял мой старый компьютер. Самый первый, ещё даже не пентиум. Я встал, чтобы его включить и глянуть на мониторе, какое сегодня число, но не смог сделать и шага. Нога онемела.

«Вот и всё, – подумалось мне, – кончилась волшебная сказка, здравствуйте старческие проблемы!»

Судорога – слишком реальная штука, чтобы её долго терпеть. Я отбросил лоскутное одеяло, которым намедни укрыла меня бабушка, поплевал на ладонь и начал массировать кожу под правой коленкой, прогоняя тупую боль и остатки сна.

В воздухе доминировал запах тройного одеколона. Нога была маленькой, детской, без вздувшихся вен и узлов. Это я определил на ощупь. Из темноты постепенно проступили предметы: комод, шифоньер, стул в изголовье кровати с недопитой кружкой наконец остывшего молока. Ни пластика, ни компьютера.

«Приснилось, – с облегчением выдохнул я. – Всего лишь, приснилось!» И от этой нечаянной радости – мерзкого, животного чувства, мне вдруг стало стыдно. «Что, – возмутилось прошлое, – прижился, упырь, предал? Больше не хочется умирать?»

Я долго ещё ворочался и вздыхал. Казнил себя за жлобство и эгоизм. Слабые аргументы, типа того, что я раб обстоятельств и это не мой выбор, строгая совесть не принимала в расчёт. Нашла болевую точку и била по ней с периодичностью метронома. Так я повторно и уснул, с осознанием греховности и вины, без малейшего оправдания своей подлой, зажравшейся сути.

Когда солнце прорвалось сквозь сомкнутые ресницы, стоял полновесный день. Горло ещё побаливало. От мимолетного сна, ставшего причиной столь бурных переживаний, осталось лишь лёгкое облачко грусти. Бабушка хлопотала у печки, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить. Только скрип половиц и дыхание выдавали её присутствие за плотно закрытой дверью.

Я встал и включил радио. Шёл утренний выпуск «Последних известий». Какие-то новости я слышал вчера, отголоски других, особенно имена, перекликались с воспоминаниями прошлого, а некоторые вообще звучали для меня откровением.

«На демонстрации в Западном Берлине застрелен студент. В Израиле объявлено начало всеобщей мобилизации. МИД СССР направил ноту протеста правительству США в связи с обстрелом американским бомбардировщиком теплохода „Туркестан“ на рейде вьетнамского порта Камфа. Один человек погиб, семеро получили ранения. Предприятия и учреждения Сочинского курорта перешли на пятидневную рабочую неделю. В Париже на „Парк де Пренс“ проданы все билеты на товарищеский матч по футболу между сборными Франции и СССР».

Называя состав нашей команды, диктор упомянул Стрельцова. Вот это была неожиданность! В прошлой жизни я был почему-то уверен, что после своей отсидки майку сборной Эдик не надевал. Не было об этом упоминаний и в книге, которую он написал. Чёрт побери, неужели в нашем футболе начались какие-то изменения?

Я хотел выйти из комнаты и чуть не столкнулся с бабушкой. Она несла мне в постель кружку чая с лимоном и малиновое варенье в старинной хрустальной розетке.

– Ты куды?! – возмутилась она.

– В туалет, – не моргнув глазом соврал я.

– Ишь что удумал? После компресса на улицу, расхристанный весь! Сейчас же вертайся! Надень шерстяные носки, все пуговицы застегни и горло укутай шарфом. Попнись там, он на вешалке, под дедовой фуфайкой висит.

Спорить с Еленой Акимовной всё равно что плевать против ветра. Вот эти её словесные перлы: «куды», «вулица», «посунься», «попнись». Участок на островке называет «городчик», маленький серп – «серпок», а небольшое корыто – «корытчатко». Сколько раз, будучи пацаном, её поправлял:

– Бабушка, неправильно, некультурно так говорить!

Она вроде бы соглашается, кивает в такт каждому слову, чуть ли не дурочкой себя обзывает, а потом возьми да спроси:

– Как по культурному будет «попнись»?

А действительно, как?! Попнись – это типа того, что «мне не с руки, только ты можешь достать, приложи усилие, но возьми!»

На улице жарко, но после душной постели кажется, что здесь довольно прохладно. От свежего воздуха кружится голова.

– Глянь там в сарае деда! – вдогонку кричит бабушка. – Скажи, завтрак готов!

Вода схлынула. Грядки покрыты тонким, лоснящимся слоем потрескавшейся грязи. На дорожках, мощённых булыжником, слой подсохшего чернозёма. Огородные всходы и нижние листья культурного винограда обрели ядовито-коричневый цвет и склонились к земле. Скоро этот налёт превратится в серую пыль и осыплется под дыханием лёгкого горячего ветерка.

Дед курит у верстака. В упоре – необработанная доска. Судя по запаху – бук. Последнюю пачку «Любительских» он добил на прошлой неделе и теперь перешёл на «Приму». Не до шика ему. Семейный бюджет распланирован на полгода вперёд с учётом доходов от нового урожая. А это ещё вилами по воде. Вон, картошка на островке: задохнуться вроде бы не успела, но смыло её изрядно. И я, как назло, заболел. Попасть бы к нему на дежурство, желательно в день. Можно и мне заработать кое-какую копейку. Дубовую клёпку там выгружают насыпом. Для её просушки и старения привезённые заготовки нужно вручную перекладывать в клетки. Работа нудная, но оплачиваемая. Семён Михайлович, начальник участка, платит наличными по десять копеек за клетку.

– Во, Сашка, – обрадовался дед, – ты не видел мои очки?

Беда у него с очками. Вечно поднимет на лоб да там и забудет. Я, понятное дело, в очередной раз подсказал, а он нет, чтобы обрадоваться, на меня же ещё и наехал:

– Ты что это тут стоишь? Болеть – это тоже работа. И делать её нужно, как положено, по уставу. Уж коли назначил тебе старшина постельный режим, значит, постельный режим. Лежи и болей. Скажи бабушке, что скоро приду.

Пользуясь случаем, спрашиваю:

– Ты не мог бы достать с чердака мой велосипед?

– Хэх! – завозмущался дед. – Кому что, а барыне зонтик! Зачем тебе? Добро на говно? Это ж подарок!

– Он всё равно не ездит, и запчастей нет. Да и вырос я из него.