Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

На одну из таких шабашек он взял с собой меня. До сих пор не пойму зачем. Мы приехали в рыбный порт. По деревянной сходне поднялись на палубу какого-то «рыбачка». Отца там знали и ждали. Его хлопали по плечу, называли Толичем. И это единственное, что мне было не по душе. Всё остальное она принимала безоговорочно. Судно слегка раскачивало. Поскрипывали переборки. С грохотом открывались и закрывались тяжёлые железные двери. А главное – запах. Воздух был перенасыщен густым, горько-солёным духом настоящего, рабочего моря. Я вдыхал его полными лёгкими, чтоб не забыть.

Меня отвели в просторное полуовальное помещение, усадили за длинный стол и строго предупредили, чтобы ждал и не вздумал никуда уходить. А чтобы не скучал, наложили безразмерную миску варёных сосисок с рисом. Насколько я понял, это у них было что-то типа столовой.

Время шло, отец всё не возвращался. Периодически забегали хмурые, озабоченные рыбаки. Меня они чаще не замечали. Лишь изредка спрашивали, кто, мол, таков и к кому пришёл. Я отвечал, как учили. И только один дядька всерьёз озаботился моим одиночеством. Он открыл выдвижной ящик, встроенный под одно из сидений с другой стороны стола, и вынул оттуда десяток морских ракушек размером с мою ладонь.

– На, – вывалил он их кучей передо мной, – это тебе насовсем. Сейчас я схожу в каюту и ещё кое-что принесу. Найду заодно твоего папку…

Если бы отец играл на баяне, я его и сам отыскал бы. А так… мне пришлось уповать на доброго дядю, который вернулся на удивление быстро.

– Пойдём, покажу. – И провёл к невысокой железной лестнице, ведущей куда-то вниз. – Там он, сразу увидишь.

Я спускался еле дыша, стараясь ступать как можно тише. Снизу открылся небольшой тамбур на четыре каюты. Дверь в крайнюю слева была открыта внутрь. Её подпирал деревянный ящик, под завязку забитый бутылками водки с пробками, запечатанными сургучом. Отец сидел в глубине проёма и что-то рассказывал огромному деду с бородой, растущей от самых очков. При виде этой картины мне стало нехорошо. Когда ж они выпьют такую-то прорву?! Внутренний голос подсказывал, что мне здесь будут не рады. Я развернулся и, стараясь ступать на цыпочках, ушёл незамеченным.

Отца не было очень долго. Часа, наверное, три, а может, и больше. Когда надоедало сидеть, я снова спускался к пьяной каюте, чтобы проверить, сколько бутылок водки ещё остаётся в ящике. Моё одиночество скрашивал только давешний дядька. Он то появлялся, то опять исчезал. В промежутках нудно рассказывал, что где-то на материке у него подрастает точно такой же мальчонка, которого он не видел два с половиной года. На этих словах дядька прерывался и убегал, краснея глазницами. А когда возвращался, всегда забывал всё, что уже говорил, и начинал сначала. Насколько я сейчас понимаю, он где-то выпивал сам с собой и очень нуждался в общении. Перед тем как исчезнуть окончательно, он вспомнил о своём обещании и принёс мне в подарок чучело краба. «На долгую память. Чтобы море не забывал».

Забудешь его! Я искал своё море по старым приметам, а они не хотели сходиться. Менял корабли, экипажи, места работы. Всё вроде один в один, да что-то не то. Только в Мурманском рыбном порту, поднявшись на борт точно такого же СРТР наконец узнал судно. Долго стоял на некрашеной палубе, пьянея, вдыхал запах дубовых бочек, застарелого тузлука[29] и перегнившей органики, а картинка из детства без зазоров откладывалась на реал.

В салоне всё было немного не так. Только я не очень досадовал, если что-то по мелочам не сходилось. Внутри выдвижного ящика, из которого пьяненький дядька доставал для меня ракушки, валялся моток кабеля, запасной ПТК и лампы для телевизора. А за столом, на том самом месте, где я ожидал отца, сидел красномордый мужик и с отвращением употреблял безалкогольное пиво.

– Чья каюта на нижней палубе, крайняя слева? – нагловато спросил я.

– Моя, – забеспокоился он. – А ты, собственно, кто?

– А я водки принёс. Пошли вмажем…

Надо же, ничего не забыл. А ведь с «долгой памятью» тогда получился облом. Чучело краба разбили в прах, когда мы с отцом возвращались домой на последнем автобусе. Жалко было до слёз. Я ведь рос мужичком жадненьким, а это был, как пояснил дядька, краб-стригунец. Редкий, наверное, вид. Хорошо хоть, коробку с ракушками не потерял.

Скорее всего, отец был хорошо залитым под жвак[30], но в глаза это не бросалось. Если я весь в него и по такому параметру, то он «нёс» хорошо, но с похмелья бывал злым и очень несдержанным. А женщины так устроены: им доставляет особое удовольствие начинать скандалы на свежую голову. Тем более повод был: «Изъял из семьи ребёнка и вернул далеко за полночь».

Когда я проснулся, мамка сидела за столом, опустив голову, а отец бегал по комнате, словесно прохаживаясь насчёт её родословной:

– И мать твоя спекулянтка!

– А ты посмотри на свою мать! – громко сказал Серёга.

Заплакал, конечно. Но ведь сказал. Я не смог бы.

– Ах ты, щенок!!! – взвился отец и зашарил руками по поясу, с покушением на брючный ремень.

Это была его болевая точка. Во время войны бабушку Галю назначили председателем сельсовета. Ей приходилось разносить по домам похоронки. А их было столько, что впору и мужику спиться.

– Не тронь! Убью!!! – В глазах матери было столько страха и ненависти, что даже я поверил: убьёт.

Отец, наверное, тоже. Хлопнув дверью, он ушёл из моей жизни. Навсегда.

Когда в коридоре стихли его шаги, мать попыталась обнять Серёгу, успокоить, вытереть слёзы. Но он холодно отстранился и произнёс с вызовом:

– Попробуешь выйти за кого-нибудь замуж, я убегу из дома.

Тем же вечером мы покупали билеты до Владивостока на теплоход «Советский Союз». Ужинали в столовой морского вокзала. Боялись возвращаться домой. Ну как отец снова напьётся и будет скандалить?

Минуло две недели. Мы покидали Камчатку и были уверены, что навсегда. Мебель и вещи загрузили в контейнер. Я успел проститься со всем, что мне дорого. Сходил на вершину сопки к заветному роднику. Съел пару побегов молодой пучи[31], вымыл руки с листьями мыльника. На лужайке у спортивного комплекса Тихоокеанского флота поймал трёх бабочек махаонов, чтобы сохранить их на память о городе, в котором и до сих пор не погасла частичка моего сердца. Естественно, сбегал в порт. Была почему-то уверенность, что море я больше никогда не увижу. Такое, как здесь, рабочее, настоящее.

До последнего шага по трапу мне почему-то верилось, что отец придёт нас провожать. Нет, не дождался. А я ведь был у него любимчиком. Во всяком случае, так говорила мать. Может, это и правда, только фильмоскоп он подарил Серёге, воздушное ружьё, фотоаппарат «ФЭД» – тоже ему. А мне только лыжи «Карелия», коньки-дутыши и велосипед «Школьник». Короче, любимчик, потому что похож на отца. По намёкам и недомолвкам в моём восприятии складывалась безрадостная картина: мама с братом – регулярная армия, а я перебежчик с вражеской территории.