Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

Возможно, с учётом и этого мать приняла решение оставить меня у родителей, а Серёгу забрать с собой.

– Нам нужно уехать, – сказала она. – Ты с нами или останешься здесь?

То, что это семейный совет и всё решено без меня, я догадался уже по такой постановке вопроса. После ужина никто не вышел из-за стола, ждали ответа.

Спросила бы мама один на один, я точно выбрал бы Камчатку. А так… Стоило лишь взглянуть в бабушкины глаза, чтобы принять другое решение. Столько в них было надежды, любви и тревожного ожидания! Я понял, что обречён, и прошептал:

– Остаюсь. – Всё равно ведь уговорят.

От любимчика и перебежчика такого не ожидали. Взрослые приготовились к долгой осаде, перестроиться не успели. В мою сторону посыпались аргументы, заготовленные надолго и впрок. Дескать, работы по специальности мама нигде не нашла, нельзя, чтобы у неё прерывался стаж, ну и так далее. Несколько раз прозвучало слово «обуза». Это опять, надо понимать, я.

Матери было неловко, Серёге по барабану. Только бабушка с дедом были по-настоящему счастливы. Их нерастраченная родительская любовь обретала в моём лице надёжную точку опоры.

Я сидел, опустив голову, и думал о несправедливости жизни. Почему она устроена так, что хочешь не хочешь, а, делая выбор, обязательно приходится кого-нибудь предавать: или мать с братом, или отца, или дедушку с бабушкой? Неужели нельзя сделать так, чтобы все, кто любимы, были с тобой неразлучны?

Естественно, я Серёге завидовал. И завидую до сих пор. Тот, кто жил на Камчатке, не забудет её никогда. Там всё другое. Лето тёплое, ласковое, без одуряющей духоты и безумного пекла. Осень дарит такие краски, что больше нигде не сыскать. В лес заходишь, как в картинную галерею. А уж если зима, то на всю катушку. С буранами, сугробами выше крыши, когда столбик термометра стоит на одном месте потому, что ниже уже некуда. Вот только весна подкачала. Слишком долго её ждать.

Там и люди другие. Я два года отходил в школу и ни разу ни с кем не подрался. А здесь в первый же день настучали по дыне, чтобы не «гекал», а «хэкал». И стишок зачитали для памяти:

А Новый год? Вы встречали когда-нибудь Новый год не так, как привыкли: куранты отбили – и «до свидания – здравствуй», а крепко и основательно, как это делается на Дальнем Востоке? Мне один раз посчастливилось. В нашей квартире просто не нашлось места, куда можно было бы уложить меня и брата спать. Из комнаты в кухню через дверной проём тянулся праздничный стол. Он был настолько заполнен, что половину гостей я не знал и никогда раньше не видел.

Это неудивительно. Какие мои годы? Я к тому времени осваивал первый класс, а Серёга учился в четвёртом. Достаточно взрослые, должны соответствовать. И мы соответствовали: не звали без повода маму, не ссорились, не дрались, а по-честному делили подарки. Ведь от каждого гостя и нам что-то обламывалось.

Импровизированный детский стол был накрыт на тумбочке у окна. Из него открывался замечательный вид: звёздное небо, жёлтые окна ночного города и море огней внизу, где в порту и на рейде Авачинской бухты тесно от кораблей. На диване, за нашей спиной, пахнущие морозом шинели, шапки с офицерскими «крабами», а справа от входа, на деревянном полу, – стройные ряды уставной начищенной обуви.

Наш деревянный дом на две коммунальные квартиры стоял почти у вершины пологой сопки, на улице, которая называлась Морской. Отец тогда ещё не вышел на пенсию. Был он в чине майора, носил военно-морскую форму с якорями и кортиком и занимал должность начальника штаба ПВО Тихоокеанской флотилии. Поэтому одежда половины гостей выдержана в чёрных и жёлтых тонах. Все они флотские. Даже сосед, Кулешов дядя Миша, надел парадную форму старшины первой статьи, хоть он никакой не военный, а служит солистом в гарнизонном оркестре.

Новый год приходит на Дальний Восток, когда в нашей столице ещё и не начинали готовить салат оливье. В потолок ударяются пробки шампанского, и небо Авачи озаряется дивным светом: сотни сигнальных ракет вспыхивают над стояночными огнями, а у бортов кораблей медленно расцветают мерцающие соцветия разноцветных фальшфейеров. И всё это великолепие отражается на поверхности водной глади и в моей детской душе.

Оживление не стихает, даже когда у гостей заканчиваются тосты. Телевизор никому не помеха потому, что ни у нас, ни у соседей его нет.

Отец берёт в руки концертный баян.

разносится над столом. Лучше всех поёт дядя Миша. У него громкий, насыщенный бас, и каждую музыкальную фразу он будто выговаривает: «Ё-лоч-ка». Так же, как он, только немного лучше, поёт только Дед Мороз. Я это точно знаю. Ходил сегодня на утренник в Дом офицеров флота.

А Новый год не торопится. У него много работы. Ведь нужно раздать подарки всем, кто его ждёт. Каждый такой шаг, размером в один час, встречается новыми тостами за нашим большим столом и нарядным заревом за окном. Ведь ракеты у моряков не кончаются никогда. Мне уже хочется спать, а он ещё только подходит к Хабаровску.

В районе нашего дома сигналят машины такси. Уезжают одни гости, вместо них приходят другие, чтобы поздравить лично, глаза в глаза, а не как в Центральной России – по телефону. Новый год по-дальневосточному дарит такую возможность всем, у кого в Петропавловске есть родственники и друзья.

Мы с братом досидим до утра, когда все разойдутся, торжество станет маленьким, скучным и переместится на кухню. Ведь, по большому счёту, Новый год – это семейный праздник, и каждый из тех, кто ночью присутствовал за нашим большим столом, будет слушать Гимн СССР дома, среди родных.

Пейзаж за окном потускнел. Постепенно погасли огни. Как орудие после выстрела, дымится вершина Авачинского вулкана. А я всё равно не верю Серёге, что Дедом Морозом на утреннике был наш дядя Миша. Дед Мороз не сидит за столом рядом с гостями, а приходит глубокой ночью, когда все в квартире спят, и кладёт подарки под ёлку, до которой ещё надо добраться.

Время идёт особенно быстро, когда его просишь не торопиться. В день перед отъездом мать посвятила мне аж сорок минут. Я попросил её почитать что-нибудь вслух. Выбор пал на сборник стихов о войне.

Я вспоминаю это последнее четверостишие, паузы, интонации, звук захлопнутой книги каждый раз, когда прохожу мимо старой груши. Есть у меня зарубки на прошлом, памятные места, помимо родных могил. Там оживают звуки и чувства.

А на следующий день, с утра, мы провожали Серёгу и маму на железнодорожный вокзал. От нашего дома это восемь минут ходьбы самым медленным шагом…