Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

– Тако-ое!

Велосипед «Школьник» купил мне отец. Я успел покататься на нём не больше недели. За первую же провинность мать его забрала и куда-то спрятала, чтоб не отсвечивал. Но за эту неделю я слишком уж успел прикипеть к своему приметному велику вызывающе красного цвета. Он был для меня как живой. На рытвинах и ухабах отзывался прерывистым звяканьем под колпачком звонка и звонким переполохом в сумочке с инструментарием, которую отец называл бардачком.

Я проверил сарай и квартиру. Слазил на шифоньер, но нашёл там только коробку от настольной игры «Зверобой». Только через неделю догадался поднять сиденье большого кожаного дивана. Там он и лежал, потускневший, притихший, с рулём, свёрнутым набок. Я чуть не заплакал. Было такое состояние, будто в душе разболелся зуб.

Ближе к началу лета к дому подъехала бортовая машина. Вернее, не к самому дому, а к деревянному спуску, ведущему на нашу террасу. Там все дома стоят на гигантских «полках». Чтобы, к примеру, попасть в мою школу, нужно подняться через уровень вверх. В лес, за грибами и черемшой – чуть выше. А чтобы сходить в кино или на каток к матросскому клубу – спуститься на ступень от дороги. Так что машина стояла немного внизу. Деловитые грузчики выносили из нашей квартиры стулья, столы, кровати, деревянные ящики с посудой, книгами и бельём. В последнюю очередь из-под дивана достали велосипед. Его поставили к заднему борту, так и не выровняв руль. Всё увезли в порт для погрузки в контейнер. Так я узнал, что мы скоро уезжаем.

Что там случилось со «Школьником» за время долгой разлуки, этого не скажу, только он перестал ездить. Педали прокручиваются, а цепь и большая звёздочка на месте стоят. Дед что-то откручивал, разбирал, искал в магазинах запчасти, но к жизни велосипед не вернул. Убрал его на чердак до лучших времён, к вящей радости бабушки. Она не любила кричащего красного цвета ни в вещах, ни в одежде. Говорила частенько, что только дурак красному рад.

– Вы ещё здесь?! – легка на помине.

Как же мне хотелось посидеть за общим столом! Но бабушка неумолима. Компресс, градусник и под лоскутное одеяло, болеть до победы. К чаю она принесла кусок пирога «с сушкой». В дни моей старости такие пекла только бабушка Зоя, вдова дядьки Ваньки Погребняка, последняя с нашей улицы, пережившая голод двадцать первого года. Бог ей даровал долгую жизнь.

Люди того поколения бережно относились ко всему, что дарила природа. Абрикосы, груши, яблоки, жердела[27] не сгнивали на земле под деревьями. Всё, что не шло на варенье, вареники и закатки, сушилось впрок на щитах из дранки под лучами летнего солнца. Зимой, весной и в начале лета из этой «сушки» готовился взвар – тот же компот, только без сахара. Напиток был кисло-сладким, насыщенным и очень приятным на вкус. Когда юшка спивалась, гущу процеживали, пропускали через мясорубку, добавляли сахар и использовали в качестве начинки для пирога.

После завтрака бабушка ушла в магазин за хлебом и молоком. С началом моей болезни забот у неё прибавилось. Дед работал за верстаком. Он тогда уже думал о пристройке двух комнат и заготавливал материал для коробок, дверей и оконных блоков. А может, уже стакнулся с Петром со смолы и делал формы для плитки – дело уже совсем недалекого будущего. Спросил его, кстати, указав на доску: мол, что это будет? А он: «Будешь много знать – скоро состаришься».

До десяти часов я помирал от скуки. Несло от меня, как от запойного алкаша. Ни водки, ни самогона в хозяйстве у бабушки не нашлось, и она использовала для компресса лекарственный эксклюзив от Екатерины Пимовны. Лёгкий запах степного покоса какое-то время улавливался моей воспалённой сопаткой, но потом его на корню глушил застарелый бакш[28] тройного одеколона.

С солнечной стороны ставни были прикрыты, но всё равно в комнате было жарко. Это раздражало не меньше спиртового амбре. К тому же по радио шла передача «Запомните песню». С выбором материала редактор мне тоже не угодил. Разучивался хит пионерского детства всего нашего поколения «Гайдар шагает впереди» звёздной пары Пахмутова – Добронравов.

«Приготовили бумагу и карандаш? – тоном массовика-затейника спросил диктор. – Запишем первый куплет…» – И медленно продиктовал слово за словом, как наша Надежда Ивановна.

Вот такая бодяга на целых двадцать минут. По задумке авторов передачи, я тоже должен был подпевать.

Не пелось. И горло болело, и возраст не тот, хотя и слова давно уже знаю и даже мотив смог бы наиграть на гитаре. Эта песня была отрядной в том самом 6-м «Б», куда записали Витьку Григорьева и, возможно, приплюсуют и меня. Все пионеры того времени пели её от чистого сердца, зачитывались «Судьбой барабанщика», «Дальними странами», искренне чтили имя Гайдара.

Меня колотило всего лишь полтора дня. После эксклюзивных компрессов градусник начал стабильно показывать нормальную температуру. До девяти утра я отсыпался. Потом не давали мухи. Вот не сиделось им на стенах и потолках, на белых косичках провода-гупера. Им – хоть умри! – подавай мою рожу. Когда они доставали и бабушку, та приступала к репрессиям. Открывала настежь все двери, хватала большую белую тряпку и с возгласом «Кыш!» начинала гонять эту свору от дальней стены к дверям, из большой комнаты через кухню – и так до самой веранды. Мух становилось меньше, но исправляться они не хотели. Какой уж тут сон!

С каждым гавом Мухтара я подбегал к окну и с надеждой смотрел на калитку. Ну хоть бы одна падла пришла навестить больного товарища! Вот если бы я скоропостижно скончался, Витька Григорьев примчался бы первым. А видеть меня живым ему неинтересно, нет перспективы.

В общем, дни напролёт я валял дурака. Маялся в койке и читал настольные книги старшего брата: «Сержант милиции», «Дело „пёстрых“», «Рапсодия Листа», «Зелёный фургон». Хотел разобраться, что же подвигло его поступать на юрфак?

В отличие от меня Серёга был парнем дерзким, способным на решительные поступки. Во время семейных скандалов я затыкал уши, забивался куда-нибудь в угол и молча страдал. Потому что любил и мать, и отца, не отдавая никому предпочтения. Он же не пропускал ни единого слова. Стоял рядом со мной и следил за происходящим воспалёнными, сухими глазами.

Последнюю ссору я помню очень отчётливо. Ведь случилась она из-за меня, когда отношения между родителями были уже на грани разрыва.

Выйдя на пенсию, отец нигде не работал, но был при деньгах. Утром подсчитывал барыши, а по вечерам уходил в Дом офицеров флота играть на бильярде или брал из дому концертный баян и где-то допоздна пропадал. Возвращался, когда радио замолкало, и одетым ложился спать. Громко ворочался и храпел.