Свет грядущих дней - Джуди Баталион

В соответствии с фамилией, ее отец был хазаном[451] в маленьком, почти сплошь еврейском городе на юго-востоке Польши; семья жила в темной комнате полуподвального этажа синагоги. Отец умер, когда Бэле было шесть лет, и мать в одиночку растила шестерых детей, она учила их не рассчитывать на подаяние или жалость, а полагаться только на себя и не ронять гордости. Мать Бэли была уважаемым в общине человеком; не имея образования, но отличаясь житейской мудростью и опытом, она сделала все, чтобы ее дети получили то, чего не смогла получить сама, и отправила их в еврейскую школу, отказавшись от финансовой помощи и посещая все школьные мероприятия, даже если для этого ей приходилось закрывать свой магазин. Она каждый вечер стирала их одежду, чтобы наутро они выглядели такими же опрятными, как богатые дети. Когда Бэля окончила школу, она нашла для нее место частной учительницы и всячески поддерживала ее посылками с едой и письмами, исполненными «материнской любви и нежности».

Мать Бэли была религиозной сионисткой и посещала мероприятия, устраивавшиеся движением, – если они не происходили по субботам. В 1939 году местное отделение направило Бэлю на специальные курсы самозащиты в порядке подготовки к жизни в Палестине. Бэля научилась пользоваться разными видами оружия, а также отбиваться палками и камнями, слушала лекции и была особенно воодушевлена теми, которые читали Цивья и Фрумка. Ее, сдавшую экзамены на отлично, назначили инструктором по самообороне в кибуц «Свободы» в Бендзине, куда она прямиком и направилась, опасаясь, что мать не позволит ей туда поехать, если она сначала заглянет домой. Мать и впрямь рассердилась, три месяца не отвечала на ее письма, но в конце концов попросила прощения у Бэли. К тому времени, в конце лета, она пыталась собрать нужные документы для совершения алии всей семьей.

Когда в Польшу вторгся Гитлер, Бэля преподавала самооборону. Они с товарищами, сидя на кухне, слушали радио и ожидали, что нацисты появятся в их пограничном городе с минуты на минуту. Руководство решило перевести членов своего отделения в глубь Польши – всех, кроме нескольких мужчин и Бэли, которая должна была остаться, чтобы присматривать за бендзинским кибуцем. Немецкие бомбардировки, однако, оказались настолько массированными, что, спасая свои жизни, Бэля и ее товарищи вынуждены были бежать. Дороги, как и платформы товарных поездов, были забиты пребывавшими в панике, отталкивавшими друг друга людьми. Вокруг беспрестанно рвались бомбы. После многих дней изнурительного бегства Бэля вернулась в Бендзин, где у нее, по крайней мере, была крыша над головой. Увидев знакомые вещи, она заплакала – это был ее дом.

Но вскоре после этого «Свобода» срочно отправила ее в Вильно, откуда еще можно было уехать в Палестину. В этом сумбурном путешествии ей пришлось ночью переплывать реку на лодке и три недели провести в русской тюрьме, где ее заставляли день и ночь стоять на ногах, не давая присесть ни на минуту. После многодневных ходатайств ее отпустили, и она отправилась домой к начальнику тюремной охраны; рыдая, она умолила его отпустить и ее товарищей. Продолжая свой путь в Вильно, она заехала навестить мать, которая уже считала ее погибшей. Однако радостная встреча продлилась всего два часа: Бэле нужно было отправляться дальше на восток, на попутках и пешком, в надежде добраться в конце концов до Палестины. Она пообещала, что, как только доберется, вытащит к себе всю семью. Это была их последняя встреча.

В Вильно Бэля влилась в продолжавшее свою работу, хоть и голодавшее, молодежное движение, там сельскохозяйственная и культурная деятельность не прекращалась даже под русскими (хотя и немного притихла). Нападение немцев в 1941 году повергло Бэлю в ужас. С первых дней оккупации у нее перед глазами стояла одна картина: еврей с отрезанным пенисом, прибитый к дереву. Очень скоро после вторжения все обычные антиеврейские законы были введены в действие и здесь: обязательное ношение звезды Давида, расстрелы, гетто.

Но Бэля не пряталась. С самого начала она выходила из гетто – с группой рабочих или через какой-нибудь узкий проход в ограждении, или через дома, стоявшие на границе гетто, – срывала свою шестиконечную звезду (которую не пришивала, а прикалывала, что считалось уголовным преступлением), шла на рынок и покупала еду и лекарства для своих друзей. Она была блондинкой, к тому же чужой в Вильно, поэтому не боялась, что ее по внешнему виду примут за еврейку, но по-польски говорила с еврейским акцентом, поэтому старалась как можно меньше говорить вообще. В гетто она жила в трехкомнатной квартире вместе с тринадцатью семьями – там всегда охотно давали приют евреям-беженцам. Спала на столе для пинг-понга. Не имея медицинской подготовки, все же нашла работу в больнице в качестве «медсестры» операционного блока: промокала кровь тампонами, а однажды ей даже пришлось подавать инструменты хирургу, оперировавшему при свете свечей.

Узнав о массовых расстрелах в Понарах, в лесу неподалеку от Вильно, товарищи начали готовиться к сопротивлению. Абба Ковнер из «Юного стража» создал повстанческую группировку. Руководители «Свободы» набирали девушек нееврейской внешности для работы связными между разными гетто. У Бэли уже был опыт выходов в город под видом нееврейки, и она добровольно вызвалась войти в группу. Однако чтобы передвигаться свободно, ей нужны были документы. Она обратилась к знакомой по больнице нееврейке, которая была всего на несколько лет старше нее, и сказала, что хочет поехать повидать семью. Коллега не стала задавать вопросов и дала Бэле свой паспорт, но предупредила, чтобы та никогда не появлялась у нее дома, поскольку ее муж ненавидит евреев. Так в возрасте девятнадцати лет Бэля Хазан стала Брониславой – Броней – Лимановской. В «Свободе» заменили фотографию и печать на паспорте; явная подделка прослужила ей несколько лет.

В задачу Бэли входило поддержание связи между Вильно, Гродно и Белостоком, доставка информационных сводок, денег и оружия. Ей поручили найти надежный дом для связных в Гродно и устроить там базу. Она покинула гетто утром в толпе рабочих и за десять золотых монет купила нательный крестик и христианский молитвенник. Потом, с диким ветром, свистевшим в ушах, понеслась вперед, пользуясь военным транспортом, попутными повозками и поездами, на ночь останавливаясь в разрушенных домах, пока не добралась до живописного средневекового Гродно с его крутыми островерхими крышами и мощеными улицами. Постучав в дом престарелой польки, стиравшей в кухне при свете масляной лампы, сказала, что ее дом разбомбили, вся ее семья убита и ей нужно какое-то пристанище, – при этом она все время боялась, что какое-нибудь еврейское слово случайно сорвется у нее с языка или она воскликнет: «О Боже!» вместо «Езус Мария!»