Свет грядущих дней - Джуди Баталион

не доезжая до юденрата, и позволял им сцедить некоторое количество. Цианистый калий и сахар тайком приносили из арийской части. Бутылки с «коктейлями» заворачивали в плотную коричневую бумагу, которую следовало поджигать перед метанием. Ребята научились целиться в танки и солдатские каски. Делали они также электрические мины[469], которые закладывали на пропускных пунктах гетто под железобетонные блоки и балки[470].

ŻOB теперь принял на себя руководство гетто вместо юденрата и, как писала Цивья, стал эффективным «правительством». Она со смехом вспоминала, как однажды они получили от одного еврея ходатайство о разрешении открыть в гетто… казино[471]. Чем могли помогали пекари[472]. Сапожники предложили сделать кобуры, чтобы заменить ими веревки, которыми бойцы подвязывали пистолеты[473]. Организация очищала гетто от коллаборационистов и осведомителей, собирала деньги. Как отмечала Цивья, чтобы вооружить сотни бойцов, нужны были миллионы злотых. Несмотря на более ранние предупреждения действовать благоразумно, «Джойнт» внес существенный финансовый вклад[474]. В дополнение к обязанности вербовать новых рекрутов Цивья была назначена соруководителем Финансового комитета[475], основанного для сбора пожертвований. Когда этих средств оказалось недостаточно, они ввели налоги, сначала для юденрата, потом для банка гетто, который охранялся польской полицией. «В один прекрасный день, – писала она, – мы вошли туда с пистолетами и забрали все деньги, имевшиеся в наличии»[476]. ŻOB обложил налогом богатых евреев, особенно тех, которые поддерживали связь с немцами. Они писали записки с требованием денег, вели переговоры, похищали членов семей в целях получения выкупа и посылали вооруженных бойцов (замаскированных под поляков, поскольку поляки вызывали больше страха, чем соплеменники) обыскивать их дома[477], но не было ничего эффективнее, чем завести собственные тюрьмы. В них они держали богатых евреев, чьи деньги имели коррупционные источники, пока те (или обычно члены их семей) не соглашались платить.

Тем не менее члены ŻOB’а никогда не убивали других евреев ради денег. Для Цивьи было очень важно поддерживать высокие нравственные принципы в разгар «повальной деморализации» и алчности, которые их окружали. При том что собирали миллионы[478], сами бойцы питались лишь скудными порциями сушеного хлеба. Цивья всегда твердила, что деньги ни при каких обстоятельствах не могут быть потрачены на себя.

Цивья входила в главное командование ŻOB’а вместе с энергичной руководительницей варшавского отделения «Юного стража» Мириам Хейнсдорф[479], романтично влюбленной в Иосифа Каплана, одного из руководителей, который был схвачен на складе оружия. Однако похоже, что обе женщины официально занимали более низкое положение в расширенной зонтичной организации, куда входили Бунд и «взрослые» партии[480]. Там ни одна женщина не имела высших полномочий, но Цивья все же принимала участие во всех ежедневных собраниях ŻOB’а, и ее мнение было весомо[481]. Тося тоже участвовала в дискуссиях на высшем уровне.

По воспоминаниям Цивьи[482], они использовали свое время очень разумно для людей, бывших воспитателями с нулевым армейским опытом, – разрабатывали стратегию борьбы и способы боевых действий в условиях ведения войны лицом к лицу, ночных партизанских атак и бункерных боев. Члены ŻOB’а изучали лабиринты улиц гетто, осмысляли уроки январских боев и были готовы к неожиданностям. Они придерживались менее драматичной и более методичной тактики ведения боевых столкновений, принятой в январе группой Цивьи: наносить удары из укрытий, которые можно было использовать для отхода по чердакам и крышам, и ошарашивать нацистов внезапными действиями[483]. Стратегические точки, откуда просматривались все уличные пересечения, выбирались очень тщательно. Двадцать две боевые группы, насчитывавшие в общей сложности пятьсот бойцов (в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет[484]), были организованы в соответствии со структурой молодежного движения[485]. Треть бойцов составляли девушки[486]. Каждую группу возглавлял командир, и за каждой был закреплен свой участок, все досконально знали свою территорию и имели план действий на случай, если прервется связь с головным командованием. Все бойцы прошли курс оказания первой медицинской помощи[487]. Каждый вечер допоздна они тренировались на патрулировавшихся узких улицах, не пользуясь пулями, но помечая картонные мишени[488]. Учились они также разбирать и собирать свое оружие в считаные секунды[489].

Цивья, уверенная в том, что бойцы Варшавского гетто не выживут, сосредоточилась на поисках людей, которые могли бы рассказать миру, как сопротивлялись евреи. Для себя она даже не рассматривала возможность покинуть Польшу, но выбрала в качестве эмиссаров Фрумку и Ханце и написала им в Бендзин письмо, в котором настаивала на их отъезде. Никто из ŻOB’овцев не разрабатывал планов спасения, никто не готовил пути отступления, не рассчитывал отсидеться в бункерах. Они оборудовали только один, «медицинский бункер», чтобы оказывать помощь раненым – это, как они понимали, потребуется неизбежно.

И все же, когда фантазии материализуются, это оказывается сюрпризом.

Цивья не выпускала оружия из рук, она знала, что «утро будет означать начало конца»[490]. Гонцы ŻOB’а разбежались по всему гетто, распространяя новость; люди брали в руки оружие или уходили в укрытия. Паника. Со своей позиции на верхнем этаже Цивья видела, как мать с кричащим ребенком на руках, волоча за собой чемодан с пожитками, перебегала из одного укрытия в другое, пытаясь найти свободное место. Понимая, что в течение нескольких дней не смогут выйти на дневной свет, некоторые пытались в спешке сушить хлеб – чем не Песах. В бункерах люди жались друг к другу на самодельных деревянных нарах, стараясь унять детей, которые слишком громко плакали. Потом Цивья увидела, как гетто стало призрачным, безмолвным и безлюдным, если не считать пробегавшей вдали женщины, которая, рискуя жизнью, возвращалась домой за чем-то, что забыла там. Вот женщина остановилась на миг и с любовью посмотрела на бойцов, застывших на своих позициях.

Цивья была одной из тех, кто расположился на верхних этажах дома на пересечении улиц Налевки и Генься, им предстояло первыми встретить немцев. Волнение, возбуждение захлестывали боевиков. Они по-прежнему не представляли собой армии, но теперь были гораздо лучше организованы, чем в январе: стратегические пункты заняли сотни молодых людей, вооруженных пистолетами, винтовками, автоматическим оружием, гранатами, бомбами и тысячами бутылок с коктейлем Молотова, которые немцы называли «секретным оружием евреев». Многие женщины стискивали в руках самодельные бомбы и взрывчатку. У каждого бойца был персональный комплект (собранный женщинами), содержавший смену белья, еду, бинт и какое-нибудь оружие[491].

На рассвете Цивья увидела немцев, приближавшихся к гетто так, словно оно было настоящей линией фронта. Две тысячи нацистов, бронемашины, пулеметы. Аккуратно одетые солдаты, с песней, с беззаботным видом вошли в гетто, приготовившись к легкому последнему удару.

Бойцы ŻOB’а позволили им