Синева - Майя Лунде

в корыте, прибитом к прицепу, колеса которого увязли в иле.

Там она и будет стоять. Пришвартованная к дну.

Прочно, как на сваях, пока не начнется дождь.

За работу Калеб, Мартин и Кристиан ничего не взяли. Впрочем, заплатить мне им все равно было нечем.

– А трактор, – сказал Кристиан, – вам он, наверное, не нужен.

– Забирайте, – сказал я.

Кристиан уселся за руль.

– Иди сюда, – на ломаном французском сказал он Лу, – залезай.

Подбежав к трактору, Лу уселась рядом с Кристианом.

– И вы тоже! – Он обернулся к нам.

Мы набились в ржавую кабину и покатили обратно в лагерь.

Ритмичный гул трактора отдавался во всем теле.

Ехать вот так, не прилагая усилий… Так просто, и тем не менее прежде я никогда об этом не думал. Раньше я все время перемещался на чем-то – машинах, автобусах, поездах, самолетах. На перемещение я не тратил ни сил, ни энергии.

Это было проще простого.

Как славно сидеть вот так, когда тебя везет ревущий двигатель. Но трактора хватило ненадолго. На пару сотен метров. Потом электричество кончилось.

Мы оставили трактор на дороге, почти там же, где он стоял прежде, и дошли до лагеря пешком. Но шагали мы легко.

Сигне

Туман рассеялся, ветер крепчал, я взялась за шкот, чтобы поднять фок, но какое-то движение в воде меня остановило – поверхность моря гладкая, и все же там, глубоко подо мной, что-то есть.

Я услышала какой-то звук, громкий и щемящий, повернулась к бакборту – и увидела: метрах в пятидесяти от яхты из воды била высокая струя. Киты умеют петь, у них свой собственный язык, но песню здесь, наверху, не слышно, до нас доносится только этот удивительный, почти механический звук воды, выплескивающейся из дыхала.

Черно-синяя спина все ближе, она приближается к яхте, какой же он длинный, господи, наверное метров двадцать, вдвое длиннее «Синевы», это финвал, скорее всего, финвал, второй по величине после синего кита и встречается много где, китов я и прежде видела, но таких огромных – никогда, и никогда так близко.

Его тело дугой выходит на поверхность, а после сразу же опускается обратно под воду, сливаясь с темнотой.

Где же ты, куда подевался? Уходи, плыви себе потихоньку отсюда.

Но он опять появился, всего в нескольких метрах от меня – вот он, плывет рядом с яхтой. Кажется, самка, они крупнее всего, тонн пятьдесят, может, и шестьдесят, а моя яхта – всего-то жалкие три с половиной. Одно движение этого гигантского тела – и «Синева» пострадает, а я ничего поделать не могу, кит огромный и тяжелый, пожелай он – и я пострадаю, яхта пострадает, задень он боком «Синеву» – и она перевернется, а с ней и я.

Долго ли я выдержу в воде? Холодная ли она? Наверное, градусов восемь, может, десять. При десяти градусах я пробуду в сознании час, а смерть от переохлаждения ждет меня через три часа, это если я не поддамся панике, не начну глотать воду и меня не будет тошнить. Большинство утонувших способны плыть, им мешает паника, а не холодная вода. А может, кит накроет меня и утянет вниз задолго до того, как я замерзну, примется бросать меня из стороны в сторону, играть со мной в бессердечную игру, придуманную непостижимыми животными импульсами, и никто здесь не сможет меня спасти.

Из дыхала снова взметнулся фонтан, сопровождаемый сильным громким звуком. Струя воды такая мощная, что капли падают на меня, может, надо сделать что-то, может, его какой-нибудь звук напугает? Или наоборот, раззадорит?

Лучше ничего не предпринимать.

Кит уходит вниз, но лишь на миг, а потом снова возвращается, он теперь всего в десяти метрах от яхты, плывет ко мне, перевернет яхту, я упаду за борт, кит утопит меня, утянет вглубь…

Он появляется – и в ту же секунду снова исчезает, от него до борта всего сантиметр, кит словно нарочно так, будто играет с яхтой, и действительно, вот он снова выныривает со стороны носа, и я вздрагиваю от его громкого дыхания.

Кит удаляется, но потом, развернувшись, возвращается ко мне, скользит вдоль борта, точно желая приласкать яхту, хотя и не касается ее, и мой страх постепенно гаснет.

Обычно они передвигаются парами или группами, этой зимой четыреста китов выбросились на берег в Новой Зеландии, выбросились на берег и не вернулись в море, потому что ждали друг друга, самые маленькие киты вполне могли уплыть, могли уплыть в море во время прилива, однако они остались, не бросили родителей, не бросили стаю, умерли вместе с остальными.

И этот кит тоже вряд ли один, у него поблизости наверняка партнер или детеныш, а под ним – весь океан со всей его жизнью, с бесчисленным множеством видов, и лишь я здесь, на поверхности, одна, здесь только я, бескрайняя гладь моря и бесконечная пустота. Я крестик на карте, точка на поверхности, незначительная, почти невидимая, как и мы все, потому что на расстоянии, сверху, каждый из нас исчезает, то, что видно из космоса, – вода, моря, облака, капли, которые дают Земле жизнь, голубая планета, так непохожая на остальные знакомые нам планеты, такая же одинокая во вселенной, как и каждый из нас здесь, внизу.

Кит мой милый, оставайся, оставайся со мной, останься.

Но в этот миг он скрылся из вида, бесследно исчез, не оставив ни ряби на воде, ни пузырьков, и передо мной вновь водная гладь, огромный, неподвластный никому водный фундамент с его непостижимой системой волн и течений, несложной и тем не менее непонятной.

Кит не вернулся.

Не в силах шелохнуться, я стояла, ощущая палубу под ногами, заледеневшие руки, повисшую в воздухе влажность и легкий ветерок.

Здесь только я – я и морская гладь.

В жизни бывали такие моменты, когда мне казалось, будто у меня есть стая – в Эйдесдалене, Алте, на Нармаде, – но на самом деле я всегда была одна, сейчас и всегда.

По-моему, я осталась одна в ту ночь, когда папа взорвал мост. По-моему, это произошло уже той ночью.

Они встретились там, он и Сёнстебё, посреди ночи, в темноте. Интересно, о чем папа думал, цепляя динамитные шашки к только что сколоченным бревнам, думал ли он о нас с мамой или думал о детонаторах в руках, взрывчатке, об Альфреде Нобеле, который изобрел в XIX веке динамит, с папы сталось бы – размышлять в такую минуту о Нобеле… И когда они отогнали грузовичок и затаились, чтобы привести в действие детонатор, – думал ли он тогда о