Синева - Майя Лунде

на столике, но столик оказался чересчур маленьким.

– Давай их вниз возьмем, – предложила Маргерита.

Лу помогла разложить карты в саду, на сухой траве. Маргерита соединила карты и показала Лу, как правильно их совместить.

Слабый ветерок шевелил карты, поэтому Лу с Маргеритой придавили углы камнями. Я стоял и смотрел на них. На их затылки. На Маргериту, которая спокойно что-то объясняла, на Лу, которая громко говорила и радовалась. А на земле перед нами постепенно вырисовывалось все побережье Южной Европы.

– С севера, – решила, наконец, Маргерита, – она пришла с севера. Долго шла.

– Она?

– Про корабли так говорят. Она – то есть женщина.

– Но это же всего лишь лодка, – удивилась Лу.

Маргерита рассмеялась. Мне резануло слух: смех ее звучал так, будто она давно отвыкла смеяться.

– С севера? – переспросил я.

Из водных стран.

Взгляд мой пополз вверх по карте. Ла-Манш, Гавр, Кале, Остенде, Флиссинген, Ден-Хелдер, Куксхафен, Зильт, Эсберг, Хиртсхальс, Эгерсунн, Ставангер, Хаугесунн…

Я подошел к картам Норвегии и остановился возле самого севера.

Надо же, береговая линия совсем непохожа на ту, что во Франции. Здесь берег – как вытянутая вдоль воды линия, а норвежское побережье – изрезанное, неровное, разбитое на тысячи островов. И рассеченное длинными фьордами, на мили вдающимися в сушу.

– Мы вот здесь. – Маргерита показала на точку в траве, за пределами карты.

– А где море? – Лу огляделась.

– Очень далеко отсюда, – ответила Маргерита.

– И как тогда эта яхта тут оказалась? – удивился я. – Так далеко от берега?

– Пойдемте.

Маргерита отошла чуть дальше в сад и на секунду остановилась. На лице ее плясали солнце и тени. Наконец она, похоже, увидела что-то за деревьями позади дома.

– Вот он. – Она кивнула нам, подзывая к себе.

Мы двинулись за ней в заросли, и там она показала на почти заросшую колею проселочной дороги.

Она тянулась вдоль высохшего ручья. Внизу, там, где когда-то было дно, лежали обточенные водой камни.

Земля здесь шла под уклон, и теперь мы спускались вниз.

Возле ручья мы наткнулись на давно рухнувшее сооружение.

Маргерита остановилась. Доски, которые не пощадила погода, сгнившие деревянные рейки.

– Что тут было? – спросила она.

– Ты что, в детстве никогда запруду не строила? – удивился я.

– Нет, – она покачала головой, – я никогда ничего не строила.

Ну да… Такие, как она, ничего не строили – зачем строить, когда тебе и так все дадут?

Мы пошли дальше по тропинке, вскоре заросли расступились, и там, между деревьями, мы разглядели ее – почти пересохшую канаву.

– Река?

– Канал, – поправила меня Маргерита, – Гароннский канал. Дальше он впадает в Южный канал. Когда-то они делили Францию надвое.

– Надвое? – не поняла Лу.

– Каналы делили Францию, но связывали Атлантический океан со Средиземным морем.

– А куда подевалась вода?

– Канал пересох. Но если пойдет дождь, он опять наполнится.

– Когда пойдет дождь, – сказал я.

– В смысле?

– Канал опять наполнится, когда пойдет дождь.

Маргерита посмотрела на меня: она явно хотела что-то сказать.

Я нахмурился и отвел взгляд. Уж это-то несложно понять. При Лу такого говорить нельзя.

Маргерита смирилась.

– Когда пойдет дождь, – повторила она, обращаясь к Лу, – канал наполнится водой. Нужен лишь небольшой дождик.

Домой мы шли вместе. Лу шагала между нами. Я вдруг подумал, что сейчас она протянет руки – одну мне, другую Маргерите. Попросит нас приподнять ее над землей. Запрыгает. Как делала прежде, когда за руки ее держали мы с Анной.

Но Лу никого из нас за руку не взяла. Оно и к лучшему. Потому что нечего ей ходить с Маргеритой за руку.

Мы прошли мимо стоящего на обочине трактора. Никому не нужного.

Кто-то решил отыграться на нем – порезал ножом обивку на сиденье, выпустив наружу поролон.

Маргерита посмотрела на меня поверх Лу. А безопасно ли, наверное, думала она, ходить по этим дорогам в одиночку?

Мы прибавили шагу. И быстро добрались до лагеря.

– Спасибо, – сказала Маргерита, когда мы дошли, – что показали мне лодку.

– Да… – пробормотал я.

– Пожалуйста! – ответила Лу.

– Спокойной ночи, – сказала Маргерита, – увидимся.

– Если хочешь, пойдем с нами и завтра тоже, – предложила Лу.

– Она наверняка не захочет, – оборвал ее я.

– Ты что, не хочешь? – спросила Лу.

– Очень хочу, – ответила Маргерита.

Следующего утра она дожидаться не стала.

Вернулась ко мне той же ночью.

Ее тело было рядом. Бугристое и плотное под моими пальцами. Шероховатое и мягкое.

Ты здесь, думал я.

Ты здесь, подо мной, надо мной.

И остановиться я не могу. Причин останавливаться нет. Нет сил думать, почему мне следовало бы остановиться.

Анна – дыра у меня в голове. Огюст и Анна – черная дыра, где исчезает все остальное.

А Маргерита снова наполняла меня. Потихоньку, медленно.

Мы не разговаривали. Хотя мне и хотелось – хотелось узнать о ней все.

Услышать обо всем.

Но говорить было нельзя. Потому что Лу спала чутко.

Оставалось лишь лежать. Один над другим, один под другим.

И мне хотелось стонать. Выть. Кричать. Однако я изо всех сил старался молчать.

Надеясь, что черная дыра затянется.

Надеясь, что она никогда не затянется.

Сигне

Штиль, поэтому я приглушила двигатель и иду на малых оборотах – так я лучше слышу. Я стою и смотрю по сторонам, но вижу мало.

Ширина тут в самом узком месте, между Дувром и Кале, всего 33,1 километра. По правому борту Франция, по левому – Англия, я держусь вплотную к английскому берегу, подальше от паромов, ко мне с обеих сторон будто бы подступает суша, ветер стихает, подбирается туман – разумеется, из Англии, с родины туманов.

Англия, Англия, вот мы с тобой и увиделись снова, с того раза я здесь не бывала, избегала ее. Картошка фри, сигаретный дым, привкус кирпичей, взгляд гостиничного администратора – нет, туда я не вернусь, ни за что, даже если срочно понадобится безопасная гавань, нет, лучше уж потерпеть крушение.

Под каналом проходит туннель, и это уму непостижимо: каждый час подо мной проезжают поезда с сотнями пассажиров, а над головой у них – миллионы литров воды. Как у них только смелости хватает сесть вот так в поезд и добровольно отправиться в путешествие по морскому дну. Более ограниченного и тесного пространства в мире, наверное, не найти.

Туман все густеет, папа называл его тучами, влюбившимися в землю, папа любил туман, вот только здесь туман такой, что… Я вскочила. Видимость нулевая, море передо мной и позади меня превратилось в пар, неба я больше не вижу.

Вокруг темнота, особенная, серая темнота, я зажигаю огни, бесполезные, я зажигаю их просто для галочки, включаю туманный