Америка. Приехали! - Григорий Хайт

дальше пошло-поехало. Цена шэр малиновых вверх идёт-летит безостановочно. Ну, заодно и благосостояние всех работников компанейских улучшается. Каждодневно Михал Иваныч обогащается. Причём не просто так, копеечно, а по-серьёзному. Что ни день, то сто тысяч на его душу дописывается, а иногда и все двести. Радуется Михал Иваныч, веселится. Ходит гоголем. И только жена его послушная покою не даёт. Зудит и зудит она каждым вечером. Михал Иваныча словами разными уламывает.

— Ой ты свет ты мой, муж талантливый. У тебя ведь шэр малиновых и так видимо-невидимо. Отними ж ты от них горсточку малую. И давай купим-то на них избушку махонькую. Да хоть на курьих ножках, чтоб голову где притулить можно было на старости.

Достала, короче, Михал Иваныча жена своими причитаниями, и купили они избушку маленькую.

Хотел, было, я сказать, что зажили они там душа в душу, да врать не могу. Потому как по любому поводу доводить теперь до белого каления Михал Иваныч жену свою принялся. Это потому, как кажется ему, что с продажей той самой горсточки шэр малиновых он поспешил.

Едут, бывало, они в выходные всей семьёй на отдых, на пикник компанейский по дороге такой красивой, частной, приватной. Останавливается Михал Иваныч возле ворот резных, незнакомых. Указывает жене своей на сад, цветущий за воротами, на палаты белокаменные и начинает, к жене обратясь, речь держать.

— Вовсе ты не Василиса Премудрая, а дура набитая. Послушался я тебя, уродину глупую. Продал шэр горсточку задёшево, купил избушку махонькую да корыто разбитое. А вот придержи я эту горсточку да на недельку-другую, то могли б сами мы в таких палатах белокаменных поселиться.

Ну, дальше жена его, естественно, в слёзы, в истерику. Детки тоже галдят, за мамку хватаются. Короче, когда приезжают они на пикник, то и свет им уж не мил, и настроение испорченное, и уже хочется друг друга никогда больше не видеть.

Ну а медведица большеголовая что поделывает?

Тоже продала она шэр малиновых горсточку по своему хотению. И купила она «Мерседес»-колесницу красивую. Длинную-предлинную. Это чтоб удобней было по полям да долам рассекать. Едет, бывало, днём воскресным медведица большеголовая по дороге просёлочной, меж полей да садов. Видит она, как мексиканцы-работники яблочки наливные собирают. Останавливает она колесницу. Выходит и у работников спрашивает:

— Чьи поля да сады эти бескрайние?

Ну, конечно, мексиканские работники танцуют и поют хором всем нам знакомую песню: "Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса".

— Ничего, — отвечает медведица большеголовая, — всё это скоро моим будет!

Потом садится в колесницу и дальше едет.

Ну, всё это в выходные дни делается. А другие дни, как бы рабочие, по-другому проходят.

На работу уж приходит Михал Иваныч, да и иные работнички компании уж не раненько. Часам к одиннадцати. Уж забыли они, как трудилися с утра и до позднего вечера. Потом часок-другой дела свои всякие поделают и на обед в ресторан хороший. В ресторане беседуют, обсуждают всяко-разное. И все разговоры обычно вокруг трёх тем крутятся.

Начинаются разговоры обычно с того, что поются дифирамбы Америке — стране возможностей, которая даёт возможность талантам всяким раскрыться. Это работнички, конечно, себя в виду имеют. Потом слегка поругают Америку за то, что правительство тут сильно мягкотелое и потому содержит на шее талантливых работников всяких там нищебродов. И хорошо было бы нищебродам этим ничего не давать, а денежки, собранные в виде налогов, вернуть законным владельцам — то бишь им, талантливым работникам. Ну, а под конец обеда беседы всякие перетекают в споры об автомобилях. Вы-то, читатель, небось, не знаете, в чём достоинства «Бентли» перед «Роллс-Ройсом». А о недостатках «Феррари» перед «Ламборгини» даже и не догадываетесь. А работнички-то наши всё это уж от корки до корки изучили. А после обеда можно заехать на работу, проверить, как там шэры малиновые поживают, как там благосостояние растёт. А потом домой, или ещё куда. Так, собственно, и проходят дни, как бы рабочие.

Ну, я вам всё, читатель, о Михал Иваныче да Медведице большеголовой вещаю. А про Мишутку-то совсем забыл. А вам, наверное, узнать хочется, а что ж Мишутка наш поделывает? Как растёт его благосостояние.

А вот никак не растёт Мишуткино благосостояние! Потому как продал Мишутка все свои шэры малиновые. Как тикнула там на Уолл-стрите цена хорошая, так и продал Мишутка все свои шэры аж за сто тысяч хрустящих долларов. Целый вечер он доллары пересчитывал, удаче своей радовался. А потом загрустил, потому как выяснилось — Мишутка-то прогадал. На другой день шэры малиновые в цене выросли, и мог бы продать он шэры свои вдвое дороже. И вот сидит Мишутка за столом своим полированным сам не свой. И ничего ему не в радость теперь. Настроение вечно отвратное.

"А почему ж это? — вы, читатель, спросите, — вроде ж повезло человеку. Богатство огромное за просто так на голову свалилось. Считай, в лотерею выиграл".

А я отвечу вам коротко: "Всё это потому, что у медведя-то бывше-советского настроение плохое вовсе не тогда, когда ему самому плохо, а тогда — когда у соседа хорошо".

Ну вот слышит Мишутка крики радостные Михал Иваныча да медведицы большеголовой, и у самого его сердце кровью обливается. Грусть-тоска его съедает. Да так сильно, что худеть стал Мишутка не по дням, а по часам. Цельных 50 паундов просто так сбросил. И стал он выглядеть ну просто красавцем. Ну прямо спортсмен-олимпиец. Секретарша ему уже глазки строит, а люди всякие посторонние у стола его останавливаются да интересуются. Какую ж диету замечательную Мишутка пользует, да каким спортом занимается. А Мишутка-то отвечает уклончиво:

— Жизнь я просто веду здоровую.

Ну так вот жили они всей компанией и, как поняли вы, — не тужили. И вот добралось Михал Иваныча благосостояние аж до двадцати мильёнов долларов. Медведицы большеголовой поменьше, правда, — только вот до десяти мильёнов. Но тоже не плохо. И устроили они по этому случаю пир горой для друзей преданных. Мишутка, понятно, на пир этот не пошёл. А жену свою Михал Иваныч звать не стал. Потому как что ж с неё возьмёшь, с дуры набитой. Домой, в избушку свою махонькую, вернулся Михал Иваныч уж за полночь. На кушетку лёг и заснул сном крепким, праведным. На другой день проснулся он позднёхонько. Солнце уж в зените было. Умылся, оделся и побежал скоренько на работу, так называемую. Толкает знакомую дверь. В зал заскакивает и чувствует, что произошло что-то очень неприятное. Гудит компания как рассерженный улей. Стоны, крики кругом. Да слёзы у друзей его товарищей из глаз брызжут. Подкрадывается