Тайны Пантеона - Марина Суржевская

что себе представляла. Необходимо было отвлечься, поэтому я спросила:

– И где же ты тренировался? В семинарии обучают не только молитвам?

– Тех, кто готовится служить у границы, духовники обучают защите. Некоторым приемам. Но моя основная практика прошла в другом месте.

– В каком? – Все, что касалось прошлого Августа, слишком сильно меня интересовало.

– Не самом приятном. – Он легко улыбнулся, словно опровергая свои же слова. – Но учитель там был хороший. Научил меня многим интересным приемам.

– И что ты умеешь?

Август пожал плечами.

Не оборачиваясь, я сгребла со стола изломанные очки, сжала их в кулаке, скользко шагнула вперед и нанесла удар, метя прямиком в сердце.

И не поняла, как меня развернули, и я оказалась прижата спиной к мужской груди, а моя ладонь разжалась, выпуская «оружие». Очки шлепнулись на пол и разбились окончательно. Мое запястье мягкими тисками охватывали пальцы Августа. Он обезоружил меня в два счета, и это несмотря на мое обучение в Кастеле! Ладно, я была не самой рьяной ученицей, но все-таки… это ведь Кастел! Лучшие наставники и самые жесткие тренировки. Никто не может сравниться с инквизиторами, говорят, даже военные миротворцы не проходят такой муштры.

Я ударила локтями, вывернулась и атаковала снова. Успела увидеть улыбку Августа. И не успела понять, как он опять увернулся и обхватил мою шею. Мягко погладил и отпустил.

– Невероятно! – восхитилась я. – Черт! Вот это скорость! Как ты это делаешь?

– Пожалуй, я умею избегать ударов. – Дыхание Августа коснулось моего виска. И я замерла, слишком явно вспомнив все то, что представляла, пытаясь оживить ветродуй.

Резко согнулась пополам, вставая на руки. Захват Августа ослаб, а я, сделав стойку на руках, ударила ногами – сразу обеими, встала на ступни в сандалиях и легко выпрямилась, сжимая многострадальные очки. Развернулась, торжествующе улыбаясь. Вот только Августа не было там, куда я отпихнула его миг назад. Передо мной было пусто. А когда я начала разворачиваться, чуя подвох, меня снова обезоружили и прижали к груди.

Август повертел гнутые дужки очков.

– Что это такое? – Он даже не запыхался.

– Вероятно, семейная реликвия госпожи Хафии, – буркнула я. – Правда, когда мне ее принесли, очки выглядели несколько лучше. В них хотя бы были стекла.

Ударила Августа локтем вбок, вздернула руки, выворачиваясь. И снова ударила! Мимо, мимо.

– Но придется сказать госпоже, что эти окуляры погибли смертью храбрых.

– Уверен, ты сможешь их поправить. – Голос Августа звучал так ровно, словно он не уходил от моих ударов, а нежился в траве на солнышке. Он крутанулся, снова уворачиваясь и не позволяя мне достать его бок или грудь, в которые я метила.

Рассвирепев, я сжала кулак и треснула его в челюсть. Рука прошла в миллиметре от мужского подбородка. Словно Август просто взял и повернул голову, не прилагая для этого особых усилий! Я выхватила из его руки чертовы очки, сжала, словно это был клинок.

– Вряд ли. Стекла меня не слушаются.

– Иногда для успеха надо лишь немного больше времени. И веры в свои силы. Попробуй еще раз.

Внутри дрожала дьявольская смесь азарта, наслаждения и предвкушения. Я ощущала пальцы Августа на своей коже, там, где он касался, сдерживая мои атаки. Там, где прикосновение становилось необходимостью. На моих плечах. На спине. Шее.

Я снова крутанулась на носках, танцуя в мужских руках. Подол моей юбки взлетел, обнажая колени. Рассмеявшись, я нацепила очки на нос Августа и положила ладони на его щеки, словно собиралась поцеловать. Август застыл с поднятой рукой, позволяя мне это прикосновение.

– Это невыносимо…– шепнула я в его губы. – Сложно.

Провела пальцами по трещинам очков, словно желая коснуться темных ресниц, скрытых за ними. И увидела, как затуманились разбитые стекла. Оправа выпрямилась, линзы с хрустом распрямились.

– Вот видишь…

От наших движений в комнате поднялся ветер, его потоки трепали подол моей юбки и пряди волос. Музыкальная шкатулка на столе подпрыгнула и начала наигрывать незатейливую мелодию. Август поймал мои руки, вздернул и прокрутил меня, словно изображая фигуру затейливого танца.

– Мы деремся или танцуем? – развеселилась я.

– Мы разговариваем.

Новый удар – кулаком в его нос. Он поймал мою руку и разжал мои пальцы, по одному. Удовольствия стало больше.

– И о чем же этот разговор?

– О нас, Кассандра.

Снова поворот, движение тела и ветра. Взметнувшиеся ткани и волосы. Скользкий шаг, мягкое прикосновение. Говорят, танец – это всегда о чувствах и желаниях, тайных и скрытых, тех, которые нельзя называть вслух. Возможно, сражение – тоже об этом. Возможно, сражение даже больше.

Наслаждение и азарт вскипятили кровь и затуманили разум. Дыхание Августа наконец сбилось – и это добавило мне эйфории. Взгляд упал на ветродуй в углу. И не думая, я дернула его на себя. Дернула свой Дух внутри сломанного агрегата, словно потянула за невидимую ниточку. Железный прибор подскочил, лопасти завертелись, и он полетел в спину Августа.

– Ложись! – опомнилась я.

Мы рухнули на пол одновременно, Август – сверху, закрывая меня собой.

Ветродуй пролетел через всю комнату и, врезавшись в окно, пробил стекло и вывалился наружу.

– Это что еще такое? – Ветер принес возмущенный вопль Бернара. – Кто разрешил бить стекла в моей вотчине? А ну я сейчас…

– Прячься, – сдавленно посоветовала я.

– Куда? – Август обвел ошарашенным взглядом пустую келью. Прятаться здесь было негде.

Шаги Бернара прошаркали в коридоре, и Август, внезапно покраснев, скатился с меня и вскочил. Дверь открылась, впуская рассерженного настоятеля.

– Мое стекло! Разбили! Нет, это никуда не годится! – завопил он. А потом осмотрел келью и разбросанные вещи – хотя я не помнила, как они оказались разбросанными, смущённого Августа и меня – растрепанную, сидящую на полу и с трудом сдерживающую смех. Пухлые щеки Бернара стали пунцовыми, и он резко замолчал. – Ох. Простите, я не знал… Я, пожалуй, пойду… Марте надо помочь…

Пятясь спиной, настоятель вывалился обратно в коридор.

– Я починю окно. – Август с улыбкой посмотрел на меня и устремился за Бернаром, а я не выдержала и расхохоталась.

Отлично поговорили.

Потянувшись, подобрала с пола очки – стекла в них стали такими целыми и чистыми, что казались невидимыми, – нацепила на нос. И опешила. Комната окрасилась в золото. Она сияла, словно каждый предмет припорошила божественная пудра. Детали стали четче и яснее, на спинке кровати проступил давно стертый лиственный узор, на столе – имена бывших учеников, выцарапанные много лет назад. На пустом стуле у стола возник силуэт послушника, склонившегося над акварелью с рекой и лотосами. На щеке и губах парня темнела краска. Образ давно минувших лет, бережно хранимый этой комнатой.