Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Вчера были мы на обеде у сераскира, на коем был и Ахмет-паша. Сераскир был очень приветлив; но Ахмет-паша, как заметно было, находился с ним не в ладах. Видна была даже ненависть и взаимная вражда между ними; ибо сераскир уже почти явно действует вопреки султану, коему Ахмет-паша предан. Но Ахмет-паша, изъявляя мне дружбу свою и полную доверенность, старался скрыть ее от глаз сераскира, и я не мог ему не заметить, сколько подобное обращение было для него предосудительно.

2-го. Получены известия о Дюгамеле. Оставив Ибрагим-пашу, он поехал в Тарсус, где, сев на судно, дабы ехать в Смирну, на пути заболел и остался в Родосе, откуда он имел уже скоро выехать.

3-го. Получено мною чрез Одессу повеление военного министра от 14 февраля, коим он уведомляет меня о назначении моем начальником отряда десантных войск, состоящих из 2-й и 3-й бригад 26-й пехотной дивизии, отправляющихся из Одессы в Константинополь по требованию сделанному турецким правительством до возвращения моего еще из Египта, и о движении 24-й и 25-й пехотной и 4-й уланской дивизий и сводной бригады 17-й пехотной с казачьими полками, чрез княжества, под командой г. Киселева, к Константинополю, по оному же случаю, с тем, чтобы по прибытии Киселева в Царьград мне состоять под его командой. Но вместе с тем получил я другое повеление от военного министра, от 17 февраля писанное, по получении уже моего донесения о возвращении из Египта. Тут приостановлялось движение корпуса Киселева и отправление 2-й бригады 25-й пехотной; отправлялась же одна 3-я бригада, которая имеет состоять под моим начальством, а все прочие войска, оставаясь в готовности, должны были ожидать дальнейшего распоряжения на основании известий, которые ожидали от Бутенева.

4-го. Мы были втроем, то есть с Лазаревым, приглашены на конференцию к рейс-ефендию, который (как мы после узнали) имел по настоянию Руссена письменное повеление от султана объявить нам желание, дабы флот наш возвратился. Он, в самом деле, и сказал сие, но не настаивал много после возражений, сделанных Бутеневым, который говорил, что, по изменившимся обстоятельствам, он полагал нужным ожидать другого требования по сему предмету от султана и что, впрочем, и южный ветер не устанавливался еще до сих пор постоянным образом. Рейс-ефенди говорил, однако же, что флот может сделать мало препятствия Ибрагиму, если бы он пришел в Скутари, и когда я подвел его сказать, что на сие бы нужны были сухопутные войска, то Бутенев объявил ему об ожидаемых десантных войсках, и рейс-ефенди на сие ничего не отвечал, вероятно, для того, чтобы прежде совещаться о том с Портой. От рейс-ефендия поехал я к сераскиру, коему объявил о том же. Он принял известие сие с изъявлением благодарности к покровительству государя, обещался сим войскам дать всякое пособие; о флоте же и возвращении оного он ни слова не упоминал. Сераскир, как видно было, снова оперился и опять утвердился в своем месте, на коем он было пошатнулся, несколько времени тому назад. Он был очень огорчен отказом подарков, которые он нам, Бутеневу, мне и Лазареву, прислал третьего дня, состоявших из трех богатых бриллиантовых табакерок. Я ему представил, что всякий подарок маловажный будет для меня драгоценен, но что богатых я решительно принять не могу; но сие мало утешило его.

От сераскира я поехал к Ахмет-паше, который, к удивлению моему, совершенно переменил речь свою. Он часто упоминал о флоте, спрашивая, когда оный возвратится и, говоря, что долгое пребывание его здесь ввергает их в ответственность. Когда же я ему сказал о сухопутных войсках, которых я ожидал вскоре, то он принял сие хорошо и даже находил возможным высадить их на берег, если бы и флот отправился обратно. Но вообще я нашел, что Ахмет-паша говорил совсем иным языком и, принимая его за отголосок султана, я заключил, что сей последний совершенно покорился страху, наведенному на него угрозами французского посланника и вероломством первых чиновников государства.

5-го. Бутенев был у французского посланника и объявил ему об ожидаемом прибытии войск, как и о бескорыстных видах государя, и нашел его весьма рассудительным по сему предмету. Руссен был в особенности доволен, когда узнал, что наше министерство сообщило французскому двору наши виды. От турецкого правительства не было вчера еще никакого ответа на счет данного оному известия о десантных войсках.

6-го. Я занимался отправлением донесений моих к военному министру.

7-го. Князь Каллимахи доставил Бутеневу заблаговременное сведение, что султан и правители его решились принять с удовольствием и всевозможной предупредительностью ожидаемые десантные войска, коих прибытие уже более радовало их, чем тревожило.

Вчера приезжал также к Бутеневу Руссен, который весьма переменил свой разговор. Он потерял доверие у турецкого и египетского правления от неискреннего и неосновательного своего поведения. Он с прибытия своего превзошел, как кажется, меры предписанные правительством его, и ныне, при ослаблении оных, совершенно должен будет упасть. Мысль о пребывании здесь флота нашего и даже о прибытии сухопутных войск напугает его еще более, и он будет скоро только действовать по нашим начертаниям. Так должно, кажется, последовать, соображая обстоятельства и неосторожное, опрометчивое поведение вице-адмирала Руссена с первого дня прибытия его сюда.

8-го. Приезжал сюда барон Штюрмер. Он показывал нам копии с инструкций, данных английскому полковнику Кампбелю и австрийскому подполковнику Прокешу, посланным от своих правительств к Магмет-Али-паше, с изъявлением неудовольствия по случаю возмущения его против султана; но ни в той, ни в другой инструкции не заметно было угроз: ограничивались одними убеждениями и советами.

9-го. Я ездил к Мандевилю и Варену, из коих первого не застал дома, а второй был болен. Во время пути моего в Терапию поднялся сильный южный ветер, который был необыкновенной теплоты, и продолжался не более получаса, и в ту минуту, как я садился в лодку, чтобы плыть обратно, поднялся внезапно сильный северный ветер: вмиг поднялись по Босфору высокие пенистые волны. Буря сделалась необыкновенно сильной и продолжалась более часа. Гребное судно, на коем я был, неминуемо бы опрокинулось, если б я не пристал к берегу, и так как в то время полил сильный дождь, то я укрылся в доме одного армянина, который меня к себе пригласил; но меня оттуда вызвал секретарь английского посольства Кеннеди, который пригласил меня к возле живущему английскому купцу Грину, у коего проведши с час, я вышел, дабы плыть обратно. На пути, однако же, я был вторично приглашен тем же армянином-банкиром, который хотел угостить меня кофеем и трубкой. Я зашел к нему и, просидев у него с полчаса, возвратился благополучно в Беугдере. Полагают, что в сие время было землетрясение, и многим на берегу мнилось ощутить оное.

10-го. Бутенев получил от Вогориди копию с рапорта, поданного сераскиру возвратившимся из Александрии французом, занимающимся у Блака, редактора турецкой газеты. Он описывает разговоры свои с Магмет-Али, коего речи те же самые, как и прежде: он все твердит о желании помириться, между тем продолжает свои вооружения. Ответы его нисколько не успокоительны, и я бы не удивился, если б внезапно Ибрагим-паша снова предпринял движение свое к Царьграду.

12-го. При отправлении курьера в Петербург, получены подробные известия о последствиях отправления в Александрию французского офицера адмир[алом] Руссеном. Известия сии сообщены австрийским министром бароном Штюрмером, приславшим подлинные депеши, полученные им от его консула в Александрии Ачерби, который уведомляет, что Магмет-Али, недовольный предложением французов, разбранил консула их Мимо, подстрекавшего его к сим завоеваниям, и отвечал Руссену, что он, верно, не знает цели своего правительства, поступив таким образом, что он не намерен ничего убавить из своих требований и что он предпочтет смерть всякому послаблению в своих условиях. Ачерби уверял, что Магмет-Али послал даже приказание Ибрагиму-паше подвинуться вперед и занять Дарданеллы. И так французы, через свою лживую политику и необдуманное поведение, потеряли доверенность вместе турок и египтян.