Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

10-го. Приезжал ко мне поутру сераскир, который, между прочим, говорил мне, что Ибрагим-паша занял войсками Кесарию, которая находится вне дороги его отступления к Сирии. Известие сие, сообщенное мне еще накануне греком, родом из Кесарии, получившим оттуда письмо, дает повод к предположению, что египтяне намереваются сделать если не покушение на Грузию, то, по крайней мере, угрозить оной. Я немедленно сообщил сие известие графу Орлову, который, по-видимому, слишком полагается на обещание Ибрагима-паши и думает, что скоро уже будет кончено все дело Египетской войны, а я мнения противного и не вижу сего, полагая, что дело сие продлится до падения Турецкой империи, столь давно ожидаемого. Довольно странно, что в течение сих дней четверо христиан и двое турок приходили ко мне разновременно с просьбами, дабы их определить на службу рядовыми. Порыв сей общий, и полагать можно, что при малейшем поощрении, распространился бы всюду. Я должен был отклонять оный, и дабы ослабить в желавших охоту, я представлял им все трудности нашей службы и нужды; но они не хотели внять сему, говоря, что решались на сие с осмотрительностью и после того, что они видели в нашем войске. Я объявил им, что не прежде приму их, пока они не получат на то позволение от турецкого правительства, после испытания ноши ранца, полагая сим отбить у людей сих к службе охоту; но, напротив того, человек сей выстоял под ранцем и амуницией два часа и просил после того еще убедительно, дабы его в службу принять. Он был грек, родом из Кесарии и, ненавидя турок, хотел служить под знаменами христиан; но сего нельзя было допустить, дабы не возбудить подозрение турок, а потому я предложил ему отправиться лазутчиком в Кесарии, на что он и согласился охотно. Другие за ним не переставали проситься. Всего более удивило меня то, что в числе сих охотников было двое турок; обстоятельства дают повод к предположению, что в случае надобности можно бы здесь в скорое время сформировать войска из обывателей.

12-го. Приехал ко мне Россети, который по приказанию графа Орлова изготовил к нему письмо, коим он просится взять его в службу нашу, на что он получил позволение от государя и следствие писем моих, в его пользу писанных. Он был хорошо принят графом Орловым, который обещал ему доставить все нужные пособия при определении его на службу. Россети говорил о влиянии, которое произведено было выстрелами, пущенными по французам в Дарданеллах; но он слышал об оном через французов, которые все продолжали грозиться за сие. Заметили, что граф Орлов поспешил после сего навестить французского посла. Граф Орлов между тем говорил, что по сношениям его с Руссеном и турецким правительством оказалось, что Руссен сознался в неимении никаких наставлений от своего правительства для завладения Дарданеллами и что дело сие, по-видимому, останется без последствий.

После обеда приехал ко мне Ахмет-паша-мушир и привез с собой одного полковника египетской службы, бежавшего от Ибрагима в недавнем времени и говорившего, что войска его отступали из Кютаиё, и что оных осталось там весьма уже мало.

Я поехал с Ахмет-пашой к графу Орлову, между разговорами коего мог заметить, сколько он находил мою египетскую экспедицию неудавшейся, приписывая даже приостановление армии Ибрагим-паши действию флота, прибывшего будто в одно время со мной в Константинополь, тогда как флот наш прибыл сюда через две недели после моего возвращения из Александрии. Мне было прискорбно видеть, что личность сия, произведенная, может быть, завистью, до такой степени могла действовать, что влияние ее распространилось даже на дела государственные: ибо, лишая меня славы сего успеха, мною достигнутого, помрачали и влияние, которое государь имел в сих делах на пашу Египетского, спасши в то время Константинополь, который давно бы уже был взят Ибрагим-пашой, если бы он не получил повеления от отца своего остановиться.

Ибрагим-паша, кажется, точно отступает. Известия о том еще подтвердились выбежавшим из войска его командиром одного конного полка Гусейн-беем, от которого я снял показание о состоянии войск египетских и о новом расквартировании оных после заключения мира с Портою, каковое показание, по представлению оного графу Орлову, занесется в журнал мой.

14-го. Я ездил с офицерами, составляющими штаб мой, в Константинополь смотреть достопримечательные места и заведения. Сераскир-паша, к коему мы, прежде всего, приехали, снабдил нас чиновниками для показания нам всего любопытного. Мы начали с сераскирской башни, на которую взошли и любовались с оной прелестными видами окрестностей и Босфора. Оттуда мы поехали на площадь Ипподрома, на который стоит замечательный обелиск, привезенный из Египта и поставленный императором Феодосием[135]. Оттуда посетили мы древнюю церковь Св. Ирины, в коей ныне хранится арсенал султана. Место сие занимательно, как по древним оружиям, в нем хранящимся, так и по тому, что еще никакой европеец никогда не был допущен в оное, и сие позволение дали мне по особому расположению к нам султана. Я нашел в сем арсенале много древних и весьма любопытных вещей, между прочими мечи пророков мусульманских, весьма большие и тяжелые, которые сохраняются с бережливостью, и разные военные доспехи, конские сбруи и вооружения, между коими и рыцарское оружие. Так как сераскир предложил мне отделять те из них, которые мне понравятся, то я и отобрал некоторые каски, щиты и другие части вооружения, но еще не получил оных и не уверен, чтобы мне их прислали; ибо турки могут по чьему-либо научению узнать о ценности сих древностей, хотя отложенные мною и составляют только весьма малую часть имеющегося у них в сем древнем арсенале, в коем хранятся также и 11 000 новых ружей, содержимых в большой нечистоте. Меня удивило, что в сем же арсенале хранится и большой запас пороха, с крайней неосторожностью; ибо туда ходят люди в сапогах, и часовые стоят с ружьями. В средине церкви находится еще массивный колокол оной, а в одной стороне вделан в стене большой мрамор с прекрасной вываянной женской головой, вероятно, откуда-нибудь принесенной в сие место[136].

Из арсенала мы пошли в мечеть Софийскую, коей величие и древность вселяют невольное благоговение. В нижней галерее за трапезой виден на воротах большой железный гроб с изображением двуглавого орла, а через галерею напротив гроба род хоров с выдавшейся ложей. Провожавшие нас говорили, что гроб сей был некогда сделан для умершей царской крови девы; но что большой змей приходил ежедневно есть тело оной, почему царь, отец ее, и приказал выстроить противолежащую ложу, в которую поставил пушку, дабы стрелять по змею; но судьбы тела сей девы должны были свершиться по предопределению: змею пушка не попрепятствовала, он продолжал посещения свои и пожрал труп девы. Глупые басни сии невежественных мусульман уподобляются всегдашним рассказам их о царях, девицах, которые они присоединяют ко всем памятникам древности, им неизвестным. Гроб сей, вероятно, служил для кого-либо из царей греческих. В верхних галереях Софийского храма я любовался четырьмя большими палатками дверей, ныне наглухо поставленными, сделанными из цельного мрамора, на коих изваяния сохранились в совершенной целости; на стенах видны еще остатки живописи, но главные мозаики в куполе над алтарем замазаны краской.