Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Брат нахмурился:

– Я поеду с тобой!

– Не думаю, что это хорошее решение, мой друг, – мягко возразил Магнус, прежде чем Эйрик успел ответить. – Стоит вам покинуть наш скромный дом, прежняя слабость вернется и все станет только хуже. Боюсь, в путешествии вы станете обузой для своего брата и его спутницы еще до того, как корабль отчалит от берега.

– Спутницы? – переспросил Паудль, а Эйрик горячо запротестовал:

– Ты что-то напутал, amicus meus! Я поплыву один.

Диса молчала. Она вообще не любила пустопорожних споров, и меньше всего ей хотелось сейчас препираться с Эйриком, который мог своей болтовней утомить даже дьявола. От сытной еды она сделалась вялой и мечтала только о том, чтобы помыться в горячем источнике и вздремнуть. Насчет будущего она не беспокоилась. Даже если Эйрик не возьмет ее с собой, она без труда проникнет на тот же корабль и спрячется где-нибудь в трюме до конца путешествия. Воду возьмет с собой, а протянуть без пищи несколько дней и вовсе не составит труда… Но, словно услышав ее мысли, преподобный Эйрик повернулся к девушке и долго всматривался в ее лицо, поджав губы.

– Вы так твердо намерены пробраться на корабль, дитя мое? – спросил он наконец. – А что скажет ваш брат, когда обнаружит, как долго вас нет?

– Будь вы моим братом, что бы вы сказали?

– Я приковал бы вас цепями к балке в амбаре и выпускал несколько раз в год – помыться и посетить рождественскую мессу.

Диса склонила голову набок:

– Тогда нам повезло, что мы не родственники, преподобный.

Остаток дня она провела в праздности. Эйрик куда-то запропастился и вернулся лишь к ужину, так и не сказав, где пропадал. За это время девушка успела познакомиться с набором трав, что хранила у себя Лауга. Нашлись там и ценнейшая замок-трава, открывающая все двери, и «воровской корень», который прорастает из смертной пены повешенного, и калужница, что мешает прелюбодейкам покинуть дом, где он лежит… Диса взяла себе только замок-траву, мяту да пару растений для облегчения боли.

После плотного угощения ее уложили на пуховую перину, спать на которой было все равно, что отдыхать на облаке. Но девушка долго не могла уснуть, томилась и маялась, представляя, каким будет их путешествие и какова она, черная школа. Уговаривала себя, что вскоре все увидит собственными глазами, но все равно уснула только под утро.

Ранним утром Эйрик, Диса и Лауга отправились в порт, чтобы отыскать там один из кораблей, следующих в Гамбург через Фарерские и Шетландские острова. Накануне они долго размышляли, под каким прикрытием Дисе сопровождать Эйрика. Сразу ясно было, что выдавать себя за его жену или сестру небезопасно. Исландцев и так никто не жалует из-за их нищеты, с ними обращаются как с блохастыми шавками, что выпрашивают обрезки на рынке. А уж рассчитывать на благородство матросов, месяцами не знавших женского тела, при виде юной цветущей исландки и вовсе нелепо. Каким бы сильным колдуном ни был Эйрик, защитить девушку от целой команды в открытом море он не сумеет. Поэтому было решено нарядить Дису юношей. В штанах и куртке из грубого сукна она и впрямь стала похожа на угловатого мальчишку, мешали только длинные светлые волосы. Диса предложила срезать их, на что Эйрик восхитился ее решительностью, но заметил, что у него найдется идея получше. Достаточно было небольшого морока, чтобы у окружающих не осталось сомнений: перед ними – всего лишь неуклюжий парнишка, прислуживающий пастору и впервые отправляющийся в дальнее плавание.

Расхаживать в мужском платье Дисе пришлось по душе. В штанах, тесно прилегающих к ляжкам, было удобнее, чем в юбке, а мягкие скрипучие сапоги, натертые жиром, приятно пружинили по палубе. Она надеялась только, что за время плавания у нее не пойдет кровь. Диса не была уверена, что колдовского морока хватит на то, чтобы спрятать пятно между ног, и меньше всего ей хотелось это проверять.

По прибытии в порт Лауга указала на галеон под темными парусами, заверив Эйрика и Дису, что капитан, несмотря на свой пропитый и хилый вид, – один из искуснейших мореходов, каких знавал свет. Когда-то он был влюблен в нее, но Лауга отказалась выйти за него замуж и отправиться испытывать судьбу на чужбине. Несмотря на это, они остались добрыми друзьями, временами обменивались письмами и подарками. Лауга не скупилась на талисманы, что должны были оградить капитана от разбойников в море и плутов на земле, а он не забывал ее доброту. Вдобавок к своему мореходному таланту шкипер обладал еще одной особенностью, той, что встречается гораздо реже мастерства: он был порядочным человеком. Но, как все порядочные люди, был не слишком удачлив, а поэтому не отказался от скромного вознаграждения за свой труд в виде серебряных далеров, коими Эйрика щедро снабдил Магнус.

С непривычки торговый галеон показался Дисе внушительной махиной. На деле же это было небольшое суденышко, чей трюм был доверху забит коробами с шерстью, тюками вязаной одежды и бочками с рыбой, которой пропахло все вокруг. Подолгу оставаться в душном зловонном трюме могли только самые стойкие путешественники, привыкшие ко всему. Ни Диса, ни Эйрик, кого бы он из себя ни строил, такими не были. Они привыкли к твердой безопасной суше под ногами, корабль же болтало на волнах и днем и ночью. Эйрика качка совсем не беспокоила – целые сутки он проводил на палубе под палящим солнцем, с умиротворением рассматривая, как разбивается о борт темная морская вода. Диса тоже оставалась на палубе, не отходя далеко от своего спутника. Впрочем, она не смогла бы спрятаться в трюме, даже если бы хотела. Живот болел от спазмов, а во время особенно сильных толчков Дисе казалось, что еще чуть-чуть – и она вывалится за борт. Такая судьба уже не казалась девушке страшной – по крайней мере, это положит конец ее мучениям. Когда ее рвало, преподобный придерживал ее за ворот кофты, как нашкодившего кота за шкирку, и пытался подсунуть толченые листья мяты, но кончилось это тем, что ее чуть не вывернуло прямо ему на руки.

Но на третий день Диса увидела в море тень кита, и тошнота внезапно отступила. Это было так неожиданно, что, проснувшись поутру, она пролежала еще час, завернувшись в плащ и боясь шелохнуться, чтобы болезнь не вернулась с новой силой. В конце концов осторожно встала на ноги и с блаженным облегчением отметила, что, похоже, ей действительно стало лучше – настолько, что даже захотелось есть.

Все то время, что она мучилась, пастор справлялся самостоятельно. Да и работы для слуги на корабле было немного: принести еды, отыскать одеяла… Не станет же он просить Дису помочь ему переодеться! На суше Эйрик был болтлив, и хотя слова его хлестали как крапива, они отвлекали от тревоги. Теперь же, когда пастор внезапно замолк, оказалось, что находиться рядом с ним невмоготу. Он изводил Дису своим молчанием, своей дурацкой высокомерной отстраненностью, а еще загадочными улыбочками и ужимками. Но Диса, не терпевшая заносчивости, решила, что ни за что не покажет преподобному свою обиду.

Вместо этого она стала проводить много времени с юнгами. Хотя никто из них не говорил по-исландски, а она сама не знала ни слова по-немецки, море соединило их быстрее, чем это сделала бы суша. Под видом мальчишки Диса охотно драила вместе с моряками палубу и помогала им в мелких поручениях, для которых достаточно было языка жестов и природной ловкости. Еще она играла с ними в «Лису и гусей», которую здесь называли «Лисой в курятнике». Пытаясь объяснить ей, о чем речь, новые друзья, гогоча и отпихивая друг друга, рисовали уродливую лисицу, больше похожую на шелудивого пса, и птиц, которые никак не могли сойти за гусей. Под ними были изображены яйца, чтобы даже туповатый исландец точно все понял. Преувеличенно отчетливо шевеля губами, они несколько раз повторили: «Fuchs im Huhnerhof», пока Диса не кивнула и не указала на доску, предложив уже наконец начинать.