Урочище Пустыня - Юрий Сысков

как успел заметить Садовский он был сам дух любви, мира и кротости. Остальные тоже вели себя с ним как-то подозрительно приветливо. Похоже, Полковник провел с ними необходимую воспитательную работу. Или все это из-за Светланы?

Но гораздо больше его интересовал другой вопрос — что за тайну хранит в себе неотправленное письмо эсэсовца? Почему Полковник с такой срочностью пытался заполучить его перевод? И как целый штурмбанфюрер СС оказался в этом гиблом месте? «Похоже, это задача со многими неизвестными», — думал он, возвращаясь в лагерь Петровича.

До вечера Садовский провозился на раскопе в низинке, внимательно просеивая песок. Ему уже никто не помогал — Юля с подружкой занималась приготовлением ужина, Андрей присоединился к Петровичу, который облюбовал небольшую рощицу на краю болота и метр за метром исследовал ее щупом. Гена с металлоискателем был где-то рядом.

К вечеру стало ясно, что еще один день прошел безрезультатно. Но поисковики не унывали. Они знали об этом месте что-то такое, что поддерживало их силы и вселяло надежду. У них были какие-то свои отношения с теорией вероятности и теорией относительности, с лункой зеро и временем, в котором мгновение может длиться бесконечно, а вечность легко сворачиваться в исчезающий еще до своего появления миг. Они были почему-то уверены, что непременно найдут то, что ищут. Иначе и быть не может. Поэтому никто никуда не торопится. Дабы суетностью своей не потревожить сон мертвых.

Когда ужин был готов Юля — вполне официально, от имени Петровича пригласила Садовского к столу. Он не стал отказываться, ссылаясь на одинокую старушку, ждущую его в Кузьминках. Баба Люба была заранее предупреждена о том, что, возможно, он не приедет ночевать.

Когда все расселись вокруг ящика с кастрюлями, тарелками и вскрытыми консервными банками, вооружившись вилками и ложками, случился неприятный инцидент: Петрович обнаружил в своем лагере пустую бутылку из-под кока-колы — продукта, чуждого природе русского человека и вредного для его здоровья.

— Чья? — грозно спросил он.

— Моя, — честно признался Андрей.

— Пошто?

— Говорят, ей хорошо очищать ржавчину с лопат. В порядке эксперимента…

— Чтоб я этой гадости здесь не видел! Даже в виде тары!

— Это он еще про шаурму не знает, — прошептала на ухо Садовскому Юля. — Узнал бы — такое тут устроил. Теперь Петровича уже не остановить — сядет на своего любимого конька. Приготовься к монологу об исторических судьбах России.

— Я уже в курсе.

— Кстати, спасибо, мы с Алькой вдвоем умяли. Очень вкусно… — продолжала шептаться Юля.

— Любишь шаурму?

— Есть такой грех. Хотя всего в третий раз в жизни попробовала…

К их разговору, внешне выглядевшему весьма приватно, уже прислушивался Андрей.

Петрович, как водится, уже достал очередную бутыль мутной жидкости, которая на сей раз называлась «Смерть шпионам», сокращенно СМЕРШ. И объяснил для непосвященных, что это за водица.

Самогон, как следовало из его многолетних наблюдений — особая субстанция. Виски, напиток сноба, отличается от него только понтами. Самогон прост, как правда. И доступен, как поездка на трамвае. Но самое главное, он резко повышает уровень храбрости и проходимости в самых непроходимых местах Родины. Еще в нем есть система распознавания «свой — чужой».

— В общем, так, — подытожил он. — Кто к утру помрет — тот и шпион.

Все с ним шумно согласились.

После первого стакана Петрович задался вопросом: что сказать хорошего о нашем великом народе, если обрисовать его достижения в двух словах?

— Что? — в один голос спросили все.

— Расх…ли всех и улетели в космос. Вот что!

С этим трудно было спорить и, наверное, невозможно не согласиться.

После второго он коснулся демографической ситуации в стране.

— А вот еще проблема. Все меньше на Руси правильных мужиков и рожающих женщин. Все ближе точка невозврата и грань исчезновения. И кто мы после этого? Где найти теперь русского человека? Днем с огнем. Или мы перестали быть русскими?

— Не перестали, — ответил за всех Гена. — Сидим, пьем.

— Хорошо сидим. Много пьем… — добавил Андрей

— Да разве это главное? Все пропили и страну пропиваем. Напустили сюда чужестранцев. Гастарбайтеров. И Бога своего забыли. Я-то не верующий, но по духу своему считаю себя православным. Потому что мне не хочется, чтобы меня призывал на молитву мулла, раввин или лама… Пусть уж будет батюшка. Так привычнее. Как-то по-домашнему… Но даже вера не спасает, вот что самое страшное. Ведь что было в семнадцатом? Сошла со своей колеи Россия. Сверзлась в пропасть. «За веру, царя и Отечество»! Царя убили, веру растоптали, Отечество предали. И в том виде, в котором оно существовало потеряли… А все ради справедливости. Стало быть справедливость — вот правда искомая для русского человека. Она превыше всего — и веры, и царя, и Отечества… Эх, если бы мы могли повернуть время вспять, да… Если бы могли! Не стали бы мы устраивать у себя революцию.

— Факт, — подтвердил Гена.

— В крайнем случае, ограничились бы февральской, не доводя дело до октябрьской… Но нет. Что-то пошло не так. А все ради чего? Опять же ради справедливости, ради какого-то мифического «светлого будущего». Настолько светлого, что все как будто ослепли. Как дети, ей богу! Не надо думать, что наши потомки будут счастливыми идиотами в этом самом «светлом будущем». У них точно так же будет болеть душа, точно также они будут искать смысл жизни, тосковать, ошибаться, мечтать о чем-то невозможном. Конечно, останется определенный контингент, которому ничего, кроме хлеба и зрелищ не надо. Те, кто берет от жизни все. Потребители, одним словом. Но речь ведь не о них. Не на них государство держится. Строить надо не будущее, а настоящее, вот!

— Без базара, — кивнул Гена.

— И опираться на что-то прочное — в истории, в традициях, в нас самих. Как все-таки правильно было сказано — у России есть только два союзника: ее армия и флот. В самый корень зрил Александр Третий, Миротворец. Вот ты где служил, в каких органах? — спросил он Садовского.

— В каких только органах я не служил! В какие только дебри меня не заносило!..

— В ВДВ?

— Ну да.

— Уважаю. Когда я вижу борзеющих кавказцев и демонстративно марширующих геев во мне просыпаются теплые чувства к десантному братству. Давай-ка выпьем за…

— ВДВ?

— За русский народ. Вот ты что о нем думаешь? Есть он или нет его?

— Пока есть те, кто за него пьет, есть и он.

— Не вопрос. Но это не ответ, — в знак одобрения и несогласия мотнул головой Петрович.

— Отвечу не своими словами, можно?

— Можно. Но лучше своими.

— Своими перескажу не свои.

— А чьи?

— Был такой писатель-террорист Борис