Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

склонялись над репродукциями с картин старых нидерландцев, с особым вниманием рассматривая фантастические пейзажи Иоахима Патинира. Это на его картинах ютились в горах святые отшельники, у ног которых весело прыгали зайцы и паслись олени, порхали птицы и бабочки. И мы уже видели себя там, в сказочных горах, среди резвящихся зверюшек и птиц, там, где навсегда избавимся от страхов и ужасов, преследующих нас…

“Пророк”

Но всё же в какую из южных республик Страны Советов отправиться и где достать денег на самолёт или поезд?

Провидение направляет нас в горы Армении. Бродя в одиночестве по залам Эрмитажа и разглядывая полотна голландских мастеров, я натолкнулся на молодого армянского художника – у одной из картин стоял мольберт с довольно точной копией натюрморта Питера Класа, который пару лет назад я тоже копировал. Мы познакомились с копиистом, и я узнал, что имя его Рубик, фамилия Кочарян и живёт он в столице Армении со своими родителями. Копия закончена, и через день-два он со своим старшим другом, армянским священником Грэгором, должен улететь в Ереван, но из-за непредвиденных обстоятельств им негде ночевать. Разумеется, я не могу оставить собрата в беде и обещаю найти им пристанище.

Копия упакована, и мы с Рубиком выходим из Эрмитажа на улицу, где его уже поджидает Грэгор, низкорослый, худощавый, смуглый мужчина лет тридцати, с большими угольно-чёрными глазами. Одет он по тем временам весьма шикарно, или, как говорилось, с иголочки. Мы знакомимся, и я решаю вести их к себе. Мать наверняка не откажет в приюте таким симпатичным и интеллигентным людям.

По дороге я прошу Грэгора не говорить матери о священническом сане, поскольку она атеистка и недолюбливает попов всех мастей. Выясняется, однако, что Грэгор ушёл из церкви и давно уже не служит, а занимается преподаванием музыки и потому представится педагогом.

Мать сразу прониклась симпатией к армянам, накормила, а позже, одолжив у соседей матрас, уложила их на полу. Утром она приготовила завтрак для всех и умчалась в театр на работу. Сестрёнка ушла к подруге, тогда я и поделился с гостями планами об отшельнической жизни в южных горах.

Разумеется, о принудлечении и ломке, терзавшей меня и моих друзей, я умалчиваю. Подражание святым, уединившимся от мирских соблазнов, – вот что движет нами. И неожиданно Грэгор, внимательно выслушав, встаёт, обнимает меня и, глядя мне в лицо пугающими своей темнотой глазищами, заявляет: “Горы Армении! Священный символ – Арарат! На котором покоится Ноев ковчег! Вот где надо вам быть и жить! Приезжайте в мой дом в Ереване, я живу с мамой, погостите у нас недельку, а потом устроим вам проводника в горы. Ты нас приютил в трудную минуту, и мы у тебя в долгу. Армяне не забывают ни плохое, ни хорошее. Будем ждать вас!” И затем, сославшись на какие-то дела, исчезает до позднего вечера.

А я, оставшись наедине с Рубиком, узнаю от него о Грэгоре много неожиданного и необычного. Оказывается, Грэгор родился в Каире, в семье армян-эмигрантов, и лишь пару лет назад они решили вернуться в Армению. А в Египте Грэгор не только окончил духовную семинарию, но и стал обладателем таинственных знаний, ставящих его, Грэгора, выше окружающих людей, поскольку он достиг пророческого уровня. “Он всех видит насквозь, может, если захочет, творить чудеса! – горячо шепчет мне Рубик. – Большая честь получить приглашение пожить в его доме!” И я с безоговорочностью идиота воспринимаю и принимаю весь этот бред и начинаю смотреть на Грэгора с немым благоговением (нешуточное дело – принимать у себя пророка!).

После отъезда армян я звоню Лёве и Сергею и дрожащим от волнения голосом сообщаю, что отныне наш путь лежит в горы Армении. Деньги, чтоб лететь на самолёте, нашлись только у Сергея, и решено, что он первым отправится к гостеприимному пророку. А мы с Лёвой лихорадочно мечемся по городу, пытаясь хоть у кого-то стрельнуть денег на полёт в Ереван…

Через несколько дней раздобываем нужную сумму. Разумеется, никто из тех, у кого мы клянчили деньги, не догадывался, для какой цели они нам понадобились. Не догадывалась и молодая портниха, для чего шьёт три монашеских подрясника, заказанных мною, и почему к ним нужно сшить три чёрные пелерины, которые носили католические священники. И старьёвщик, торгующий разным хламом, не мог предположить, что старые фетровые женские шляпы будут превращены мною при помощи ножниц в средневековые монашеские колпачки, прикрывающие выбритую тонзуру, и мы, бродя в горах среди тенистых дерев, будем выглядеть в них как настоящие отшельники с картин старых мастеров. Ну и, конечно, никак не могло прийти в голову моей матери, что сын решил идти “путём мудрого пса”. А если бы, не дай бог, она проведала о моих планах, то немедля вернула бы меня в психушку.

В одно раннее утро, пока мать с сестрёнкой спали, я с узелком, в котором были три подрясника, три фетровых колпачка и потрёпанное Евангелие, покинул нашу коммуналку и добрался до аэропорта, где меня уже поджидал Лёва Зайцев. Путь к отшельничеству начинается!

…И вот мы в столице Армении. Сразу бросается в глаза, что одеты армяне гораздо лучше русских, где-то даже напоминают европейских туристов, что бродили по Невскому проспекту, провожаемые взглядами невзрачных жителей “колыбели революции”, в которых читалась зависть, смешанная с восхищением. Да и держатся армяне более раскрепощённо и свободно.

Добравшись до уютного двухэтажного каменного домика, где обитает пророк, я звоню в дверь, и на пороге появляется Грэгор. Радостная улыбка сползает с моей физиономии при взгляде на его бледное, расстроенное лицо. “За что? Почему ты так поступил со мной? – с болью в голосе кричит он мне. – Ты не пощадил даже мою маму Шушану. Ты ведь знал, что может произойти с Сергеем, которого ты послал в наш дом!” Я прошу объяснять, в чём дело и что вообще произошло за эти дни. “Проходи в дом. Сейчас всё поймёшь”, – злобно бросает Грэгор и ведёт нас в большую комнату, видимо гостиную.

Резной старинный шкаф с серебряной посудой, посредине массивный стол, покрытый расшитой скатертью, на окнах красивые тюлевые занавески, стены увешаны чёрно-белыми фотографиями в деревянных рамочках с портретами чинно сидящих стариков и старух в армянских национальных костюмах.

Повсюду чистота и порядок, но в комнате несёт мочой, и не собачьей, не кошачьей, а человечьей. И тут я замечаю в углу гостиной большое кресло, обтянутое бархатной тканью, а в нём неподвижную фигуру, в которой узнаю нашего Серёжу. Брюки у него мокрые, под креслом на полу большая лужа.

Я подхожу к Сергею. Лицо его искажено гримасой ужаса, пот струится с высокого красивого лба. В уголках