Приют гнева и снов - Карен Коулс

уже выносят, Имоджен и Гарри идут следом. Ни разу он не поднимает взгляд от земли, ни разу.

Прихожане выходят во двор. Здесь ветрено.

Имоджен выглядит как нельзя более драматично и трагично среди надгробий. И все джентльмены сразу же облепили ее, как мухи – навоз. Ее мужа еще не опустили в могилу, а они уже выстраиваются в очередь к ее ложу.

Гарри держится в стороне, опустив глаза, и беспокойно перебирает пальцами, этими несчастными пальцами. Я и забыла, как люблю эти руки, этот рот, эти глаза. Зачем я сказала ему уйти? Уж лучше делить его с Имоджен, что угодно лучше, чем это.

Делаю шаг к нему, но он отворачивается. Конечно, он должен быть у могилы как никто другой. Он не видит меня. Ни разу он не поднял глаз. Он не мог меня не заметить. Его сердце переполнено болью из-за утраты отца, вот и все. Не стоит ожидать, что он заговорит со мной при всех. Я пойду на болото и подожду его там. Он придет. Он придет, если любит меня. Пожалуйста, пожалуйста, люби меня.

* * *

Смеркается. Над самой водой то в одну, то в другую сторону проносятся раскормленные летучие мыши. Неподалеку слышна трель певчего дрозда, он заливается, щелкает, пропевает свою песню снова и снова – и тишина.

Угасают последние лучи солнца. От воды поднимается прохладный туман, а я все жду. Почему же он не идет? Почему?

Я жду всю ночь. Небо светлеет. Птицы начинают петь. Я возвращаюсь в дом, и у меня мелькает надежда. Возможно, он пришел ко мне в комнату. Возможно, он уже сейчас там, сидит на кровати, ждет меня. Я взбегаю по лестнице в страхе, что сердце разорвется от такой надежды и ужаса.

Никого. В комнате никого.

Наверное, он не видел письма. Наверное, оно под ковром, не замеченное, не прочитанное. Я бегу к нему в комнату и стучусь. Тишина.

– Гарри, – шепчу я.

Наверное, он еще спит, изможденный путешествием и горем. Я поворачиваю ручку двери и толкаю ее. Комната пуста, на кровати ворох одеял и простыней. Ковра нет. Нет ковра и нет письма, значит, он должен был его увидеть, должен был прочесть его. Он прочел его. Он знает.

Я смотрю на пол, где лежало мое письмо. Все потеряно для меня и моего малыша.

Комната раскачивается, звуки становятся глуше. Пошатываясь, иду к двери.

О, я умру, умру от этой боли.

Ноги едва держат меня, когда я спускаюсь по лестнице, спотыкаясь на каждом шагу.

Миссис Прайс собирает тарелки на кухне. От звона посуды у меня болят уши. Я стараюсь проскочить мимо, но, почувствовав приближение обморока, все же сажусь.

Она поворачивает голову.

– Что такое?

– Ничего. – Я кладу голову на стол. – Мне просто нездоровится.

Она ворчит и возвращается к работе. Я не могу здесь оставаться. Он может войти и увидеть меня. Раздается звонок.

– Тебя зовет госпожа.

– Не сейчас. Может, попозже.

Она смотрит на меня.

– Нет, иди сейчас. Она так сказала. После завтрака тебе велено подняться к госпоже.

Я поднимаюсь на ноги. Он с ней, стоит там, курит? Они собираются посмеяться надо мной, поиздеваться надо мной и моей глупостью? Мне этого не вынести. Не могу, и все же ноги сами ведут меня туда, шаг за шагом. Будто поднимаюсь на эшафот. Господи, дай мне сил. Помоги мне, Боже, помоги. Я перед дверью, нужно заставить себя постучать. Поднимаю руку. О, как же она дрожит.

Я отворачиваюсь. И куда же мне идти? Где я буду в безопасности? Нигде. Моя единственная надежда – Гарри.

Я поднимаю руку, делаю глубокий вдох и стучу.

– Войдите.

Я толкаю дверь.

– А! Это ты.

Его здесь нет. У окна стоит только Имоджен, положив руку на живот. Она улыбается.

Она никогда мне не улыбается. Никогда.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Нет-нет, как раз напротив.

Мне становится беспокойно при виде ее улыбки. Она не скрывает собственного триумфа. Имоджен смотрит в окно.

– А вот и он. Подойди.

Она подзывает меня жестом, берет за руку и тянет к окну. Приторный аромат ее духов встает у меня поперек горла. Пожалуйста, пожалуйста, только не он.

Она берет меня под руку, словно мы сестры. Это он. Конечно, это Гарри, шагает взад-вперед с опущенной головой. В груди становится тесно. Этот прекрасный мужчина когда-то был моим. А теперь?

Имоджен сжимает мою руку.

– Он мил, не правда ли?

– Да, – говорю я, потому что какой теперь смысл притворяться? – Да, он мил.

Она наблюдает за мной краем глаза.

– Он сказал мне, что вы с ним были близки.

Я отступаю и встречаю ее пристальный взгляд.

– Так он сказал вам?

– О да. – Она тянет меня за руку назад и прижимает к своему боку. – Он все мне рассказывает. Все.

Он сказал ей. Тогда почему же он ничего не сказал мне?

– Особенно когда он попадает в неловкую ситуацию.

Неловкую?

– Видишь ли, у него нежное сердце. Ему всегда сложно заканчивать такие интрижки.

«Интрижки» – какое слово.

– Он такой дурной мальчишка, – говорит она с гордостью и нежностью. – Но такой красивый, и я совершенно не удивлена, что вы, девушки, не можете устоять перед ним.

Девушки. Множественное число.

– Шалунишка испытывает слабость к служанкам.

Заткнись. Я не могу думать. Я не могу…

– Ох, дорогуша. – Она озабоченно поднимает брови. – Ты так побледнела.

– Все в порядке. – Я пытаюсь отдернуть руку, но она быстро ее перехватывает.

– Последняя была просто без ума от него.

Она лжет. Это должно быть ложью, хотя… тот его голод и как он смотрел на ее шею…

– Не стоит и говорить, что в итоге она оказалась в неудобном положении.

Ее губы кривит усмешка.

– Она думала, он любит ее. – Смешок. – О да, наш Гарри превосходный актер.

Правда? Значит, это все было игрой?

– Где же она сейчас? – Я должна задать этот вопрос. – Где эта девушка?

Ее брови ползут вверх.

– В работном доме, само собой. – Как будто это пустяк, не имеющий ни малейшего значения. – О нет, очень надеюсь, что ты не…